асилиск живёт в пустыне. Где появится - там пустыня. Всё гибнет!
      Поглядит Василиск направо. Поглядит налево, назад, вперёд - всюду одно и то ж - пустыня. Покуда хватает глаз Василисковых. Только тихо-тихо течёт, пересыпается песок под петушиными его лапами.
      Тёмной ночью бледно мерцают его глаза, как звёзды Скорпиона. А на голове - царственный огонь красного гребня. Издали видать. Кто знает, обойдёт дальней стороной. Но всегда есть безрассудные, что летят как мотыльки на Василисков костёр, который испепеляет. И в прах рассыпаются, шуршат песчинками под петушиными лапами.
      Давным-давно появился Василиск из яйца, снесённого на заре каким-то шальным петухом. Так и зовут Василиска - петушиное отродье. А крылья-то у него лебединые! Хочет Василиск улететь из пустыни, оглядеть цветущие земли, да мешает драконий хвост - длинный, в чешуе, волочится по песку, как корабельный якорь. Разбежится Василиск, взмахивая лебедиными крыльями, оттолкнётся петушиной лапой - вот-вот, кажется! И рухнет на песок.
      О, как разгораются глаза Василиска! Далеко пронизывают ночь. Горе, горе тому, кого настигнет этот яростный свет. Вскрикнуть не поспеет, а уж нет его. Так, горсточка лёгкого праха…
      Бежит Василиск из края в край пустыни, и шпоры его высекают искры. За хвостом - широкая полоса, будто множество змей проползло. Василиск - царь змеиный. Искры, им высекаемые, порождают ядовитых гадов. Кобры, эфы, мамбы, щитомордники - все прислуживают Василиску.
      Да что ему ползучее царство?! Один он на всём белом свете. Бродит Василиск по пустыне. Ищет Василиск свою Василиску.

      Вот мелькнуло впереди! И мчится Василиск, загребая хвостом, - неужто она, Василиска?! Нет, рассыпалось видение, и топчет, топчет его Василиск, высекая всё новые искры. Нигде не видать подруги. Не снёс ещё петух такого яйца, из которого вылупилась бы несравненная Василиска.
      Тяжко одному в пустыне. Всё знает Василиск, всё понял об этом мире. И никто не выдержит всезнающего взгляда. Нет такого существа, что, узнав мировые тайны, осталось бы невредимым. Всё живое рассыпается в прах под этим гнётом.
      Правда, были люди, решившиеся заглянуть в глаза Василиска. Живал, рассказывают, один мудрец, который выдул стеклянный толстостенный сосуд. Забравшись внутрь, вознамерился понаблюдать Василиска. Бутыль доставили в пустыню. Много дней и ночей дожидался мудрец, сидючи на куче крапивных листьев. А чтобы вернее уберечься, и сам крапиву жевал - вроде бы охраняет от сильного глаза.
      И, наконец, сквозь тёмное стекло забрезжило. Какой-то мокрый, липкий свет, как фонарь под ливнем. Бутыль звенела, дребезжала, каркнула пару раз и принялась хрустально щебетать. Близко подошёл Василиск. Мудрец потерял сознание да так до конца дней своих и не нашёл, лишь крапиву жевал без устали. Кто, впрочем, скажет - не в этом ли смысл жизни?
      Судачат люди: если изловчиться и сжечь Василиска, а пеплом тронуть серебро, получим золото. Но это, право, басни.
      Восходит солнце. На коротеньких покуда ножках поднимается над пустыней. Хочет проползти под ним Василиск туда, где осталась вчерашняя ночь. Долог день впереди, надо уж спать ложиться.
      Беспокойно Василиску на восходе. И тянет кукарекнуть. И тянется из клюва змеиный шелест.
      - Силиск-силиск, - так он встречает зарю. И отворачивается, смежая веки. То ли слепоты боится, то ли не желает обратить в прах само солнце.
      Положив под петушиную голову драконий хвост, укрывшись лебединым крылом, дремлет Василиск посреди безжизненного царства. Ночи дожидается.

тица ли? Зверь ли? Одно слово - Грифон.
      А живут Грифоны семьями. В горах, на громадных дубах вьют гнёзда. И ранней весной появляется на свет пара Грифончиков. Каждый с быка. И ревут-ревут. Как голодные львы.
      Сам Грифон с Грифонихой улетают на охоту. От взмахов тяжёлых орлиных крыльев - камнепады в горах. Всё выше поднимаются Грифоны. Гиперборейские ветры свистят, поигрывая их длинными львиными хвостами. Плавно кружат Грифоны, сметая с пути тучи-облака. Доносится с неба, как предвестье грозы, то жуткий клёкот, то рык зловещий.
      Принюхиваются Грифоны. Прислушиваются - ослиные уши торчком. Вот уловили - лёгкое и холодное, призрачное дыхание. Слабый ток зелёной каменной крови.
      Подобны молниям Грифоны - бьют оземь. Крепким клювом колют, как улиток, скалы. Когтями, величиной с коровий рог, цепляют ускользающую жилу. Охотятся на изумруды.
      Только чистейшим изумрудом посильно выкормить Грифончиков. О, как хорошеют день ото дня! Глаза зеркально-зелены, шерсть шелковиста и сиятельна, будто трава на горных склонах. А перья крыльев, особо остевые, прозрачны, но вбирают свет закатов и рассветов.
      В гнезде Грифонов - груды изумрудов. На чёрный день. Но где сокровища, там чёрный день неподалёку. Близок, когда разбойники соседи.
      Обитает рядом племя одноглазых великанов. Звать их - аримаспы. Пасут свиней, которые, под стать хозяевам, - щетинисты, бровасты, и бакенбарды до земли. К тому ж - повсюду бородавки. Но главное - клыки. На каждой свинской харе по два отточенных клыка. Не просто свиньи. Вепри!

      Однажды, точно выбрав время, аримаспы гонят стадо к дубу. Пихаясь, хрюкая, визжа, все свиньи-вепри роют землю, режут корни. И аримаспы, поднатужась, упершись, глаза тараща, валят дерево. Его крушенье сотрясает горы. Кажется, рухнул мир. Стоял, был прочен и вот - распластан. Надломлены и вывихнуты ветви, и корневище вдруг оголено так странно, страшно.
      Сквозь дубово-резной зелёный кавардак, где, запутавшись, ещё вздыхает небо, аримаспы подбираются к гнезду. Ревут Грифончики. Покуда живы. Не знают, как и само дерево, что всё кончено. О, как жестоки аримаспы! Рубят когти, клювы - на кубки для вина. Пилят крылья и снимают шкуру. Три глаза на троих у аримаспов - багровы и косы. Трясутся руки, собирая изумруды. Спешат-спешат, но уже слышен ветер, воздуха прибой. И каждая волна сильнее, круче, сметает аримаспов. Прячутся где могут, - в пещерах, средь бурелома, хоть в волчье логово протиснуть голову…
      Вернулись к разорённому гнезду Грифоны. Не узнают. Всё мертво и погано. Только злоба, только ярость живы. Чернеют изумрудные глаза - в них ненависть бездонна. И горе аримаспам! Куда бы ни залезли, Грифоны сыщут. Долго-долго разносит эхо по горам орлиный клёкот, львиный рык и хрип предсмертный аримаспов.
      Но месть не исцеляет. Злая память не даёт Грифонам успокоения ни днём, ни ночью. Увидят человека - растерзают. А лошадь заживо сожрут. Свинью располосуют от хвоста до уха. Собак и кошек давят.
      Много лет проходит, и вьют Грифоны новое гнездо. И дуб не хуже прежнего. Всё те же горы, небо. И вроде та же ранняя весна… Но появляется на свет ужасное созданье. Злой памяти отродье. Животное-скотино-зверь! Чудовищен и кровожаден! Птенец? Щенок? Змеёныш? Какой-то выродок в семье Грифонов.
      Признать такого невозможно. И отовсюду, безымянный, он гоним. Лишь аримаспы, одноглазые живодёры, разбойные великаны, дают ему пристанище. А также имя - Мантикора.

[начало] [в пампасы] [окончание]