ного ли на свете зверей кроваво-красного цвета? Только один такой - Мантикора. Зато есть у него и другое имя…
      Мантикора - порождение Грифонов. А воспитан одноглазыми аримаспами, которые даже выучили его человеческой речи. Но что приятного скажет существо с тремя рядами острейших, длиннейших зубов? Ряд стачивается за сто лет. Если увидите Мантикора одноряднозубым, значит, пожилой.
      Живёт Мантикора среди оазисов в берберийской пустыне. Обыкновенно нежится у ручейка в тени тамариска.
      Мантикора предсказывает будущее. Никогда не ошибается. Вот сидит Мантикора в кустах тамарисковых. Только и видна бородатая человеческая голова. Красное львиное тело хоронится до поры до времени. И скорпионий хвост припрятан. А иногда свисает неприметным полумесяцем с вязаной шапки Мантикора.

      Издали увидев бесцельного путника, Мантикора кричит:
      - Эй, никчёмный! Здесь вода и пища. Отдохни. А я предскажу тебе будущее.
      И хоть слышится в голосе Мантикора звериное, ненасытное, путник спешит к воде. Да и кому не хочется знать, что ждёт впереди?
      Кровожаден Мантикора! Поскрипывает уже тремя рядами зубов. Садится путник над ручьём, в тени тамариска. Снимает с плеч поклажу, разминает ноги - сколько уж пройдено.
      - Хорошо тебе? - спрашивает Мантикора, и хвост скорпионий дрожит в нетерпении.
      - Спасибо, добрый человек, - кивает путник. - Скажи, что ждёт меня в будущем?
      Молчит Мантикора, будто прислушивается к течению времени. Ручей журчит, отражая розовые цветы тамариска. Разве может ожидать плохое, когда так прекрасно вокруг?
      - Смерть! - рычит Мантикора, выпрыгивая из куста.
      - Смерть! - впивается в горло зубами.
      - Смерть! - рвёт львиными когтями, жалит скорпионьим хвостом.
      - В-е-р-н-о, - выдохнул путник. Кончилась его дорога.
      Нет, не ошибается Мантикора! Сбываются его предсказания. Всегда одни и те же. С его же, Мантикора, помощью. Жаден до крови. Пьёт, хлещет, упивается. И тело его львиное наливается краснотой - всё ярче, ярче. Багровеет Мантикора - верный предсказатель будущего.
      Окрашиваются кровью и светлый ручей, и цветы тамариска, и закатное солнце.
      - Смерть, - урчит Мантикора, зарывая в песок человеческие останки. Воровато оглядывается по сторонам.
      Только знающий мудрец спасётся от Мантикора. Есть секрет. Любит Мантикора вязать. Из своей же красной шерсти вяжет-вяжет неуклюжими лапами, помогая прытким хвостом. Шапочку вяжет и нарядную без рукавов накидку.
      - Ах! - надобно воскликнуть, подходя к Мантикора. - Какая прелестная шапочка! И накидка вам к лицу! Неужто сами вязали?!
      Тут Мантикора позабудет обо всём на свете. Заулыбается, повыставив все зубы. Без умолку разговорится. Что хотите, то и делайте с ним! Хвост оторвите, зубы повыдёргивайте - Мантикора не заметит. Стрекочет, будто белка, - как шерсть прядёт, как нитку тянет, как петли набирает. Берите Манткора голыми руками.
      Ночью, в полнолуние, приходит Мантикора на берег моря. Плещется в холодной воде, пока не поднимется утренняя заря. И краснеет морская вода от этого купания. Давно зовётся то море Красным.
      Выходит Мантикора на берег, поворачивает бородатое лицо к северу и плачет. Страдает, надрывается. И понять не может, отчего тоска. Да память печалится - о предках Грифонах, о заоблачных надгорных просторах. Во втором имени Мантикора слышится дыхание морское. Нежное второе-то имя - Марикоморион.

Сциталиса всё ловко задумано!
      Звонко стучит копытцами. Звону от двух, как от четырёх. Прыгает там и сям, как серенький козлик. Залюбуешься!
      Не слушайте этот цокот. Бегите, заткнув уши мохом, еловой шишкой - чем ни попадя! Кто увидит Сциталиса - пропал…
      О, прекрасны узоры его пятнистой шкуры! В них пышность юга и скромность севера - луга и лесные поляны, закаты и лучи восхода. Как удержаться и не погладить? А Сциталис сам подставляет, будто кошка, расписной свой драконий гребень и крокодилий хвост. Кивает лобастой головой на длинной гусиной шее - мол, подходите. Усики Сциталиса приветливо топорщатся. Он семенит копытцами, отбивая такую славную чечётку. А как хороши да пригожи его маленькие ушки! Нет, невозможно представить другие такие ушки. Разве что у принцессы Исидоры! Но не умеет принцесса шевелить ими так, как шевелит Сциталис. Будто две лёгких танцовщицы на его голове.
      Сциталис, право, завораживает. Чудный маленький дракончик - пёстрая шкура, серебряные копытца, жемчужное брюшко. Да постойте! Гляньте-ка Сциталису в глаза - горят как угли. Так горячи, что снег в округе тает. Ручьи текут, и Сциталис на проталине, как нежный весенний цветок. И этим бочком, и тем повернётся. И ухом мигнёт. Всем хорош Сциталис! Будто ласковая антилопа выпрыгнула вдруг на поляну, и манит туда, где вечная весна, где волшебные рощи.
      Не забывайте, молю, помните о глазах Сциталиса. И приглядитесь к лобастой голове - вот торчат острейшие и тончайшие, почти невидимки, нацеленные вперёд, как золотые лучики, рожки. Ох и чешутся же они! Растут рожки, и бежит по ним смертельный яд. Избыток яда. Кипит в голове, как в колбе. Пары дурманят. Погибнет сам Сциталис, если не вонзит рожки в доверчивое сердце. Вот фокус - прямо в сердце!

      Он быстр, стремителен. Погнавшись, настиг бы любого. Но не умеет - в сердце со спины. Да и преследовать противно. Когда, залюбовавшись, подойдут - другое дело. Таков Сциталис!
      И дожидается. Смотрите, как прелестен. В нём свежесть ландыша и обаяние жасмина. Он, видно, беззащитен, но игрив и весел. О, до чего копытце звонко! И солнечные отблески на лбу.
      Ну, ближе. Ближе. Сциталис рад подруге или другу. Ещё шажок. Хвост, как пружина. Ушки замерли. Шипение и тонкий свист. Лобастая голова на длинной, как шланг, гусиной шее - бьёт точно, как кулак. Вонзаются сияющие рожки! Покуда боли нет. Яд мягок.
      Внимательно, как чуткий лекарь, Сциталис наблюдает, прядя усами и ушами, за истеченьем яда. Ему приятно и хорошо. И в голове теперь светло и пусто!
      Но вдруг блекнут глаза, вянут ушки, узор на шкуре посерел. Как битый пёс, поджав хвост, уползает Сциталис в лесную глушь. От светлой пустоты его колотит сутки. Он не хотел убивать! Разве исподтишка напал? К нему сами лезут. А рожки чешутся, яд переполняет. Что поделать? И вскоре на хоженых тропинках звонко стучат копытца Сциталиса. Кто увидит, тот пропал.

песчаной пустыне неподалёку от города Каспатира, где издавна индийцы добывают золото, живут Мравольвы.
      Величиной с крупного волка. Издали глянешь - волчья стая тянется гуськом. От стаи-то держись подальше! А когда охотятся Мравольвы, всему живому тошно. Как муравьи, сильны. Как львы, властительны и громогласны. Лев - праотец Мравольвов. Муравьиная королева - прамать. Львиная грудь у Мравольвов и муравьиный зад. Голова косматая, рыжая. Чёрное тело в хитиновой броне. Необъяснимо, откуда взялся широкий паучий клюв, откуда белые огромные глаза, похожие на замороженных медуз. Наверное, плоды кровосмешенья.
      Когда полуденное солнце раскаляет пустыню близ города Каспатира, Мравольвы прячутся в песчаные норы, которые так глубоки, что достигают подземных вод.
      Смышлёный, осторожный человек стороной обойдёт пирамидальные барханы - здесь, ясно, стойбище Мравольвов. Но притягивает как магнит вырытый ими песок, золотой. Чистое золото. Из немыслимых глубин. Из времени, когда ещё стояло время, и было немо и темно.
      Индийцы снаряжают караван. Запрягают верблюдов-дромадеров, навьюченных пустыми мешками. Укутываются в тридцать покровов буйволиной кожи. На заре трогается караван в путь.
      Тихо в пустыне. Мелькнёт ящерица-игуана. Просеменит длинноухий ёжик. Рыжее, косматое, как Мравольвова голова, солнце раскаляет песок, и возникают зыбкие эфирные виденья - белые с бирюзою и яшмой дворцы, волоокие девы, полноводные реки и корабли, обременённые сокровищами. Всё будет, что видится, если захватят индийцы золото Мравольвов.
      Вот и барханы показались. Мерно ступают верблюды, покачивая головами, жуя колючку. Еле слышно осыпается песок под жилистыми ногами. А индийцы и не дышат. Так чутко ухо Мравольва, и шелест песка уловит.
      Когда до золота рукой подать, караван останавливается. Индийцы, спешившись, ползут как черепахи. Печёт и спину, и живот, и давят тридцать буйволиных кож. Что, интересно, ближе - богатство или смерть? Уже Мравольвы пробудились. Неловко пятясь, задом выбираются из нор. Теперь таиться глупо. Горланя, суетясь, толкаясь, индийцы загребают золотой песок. Мешки-то очень велики, но как же не наполнить с верхом…

      - Мравольв! - И рядом из норы повыперло - блестящее на солнце, чёрное, округлое, как паровой котёл. Сверкают капли подземельной влаги, и отражается индиец, беззвучно отворивший рот. Есть примета - кто различил своё лицо на заду Мравольва, тот не жилец.
      Бегут индийцы, подхватив мешки, к верблюдам. Мравольв подслеповато мигает белыми глазами. С виду добродушный. Чихает, фыркает, потягивается. Вылез и второй. И третий показался.
      Уже подняли индийцы верблюдов. Понукают. Бьют палками да пятками в бока. Почему-то медлят Мравольвы. То ли солнце ослепило, то ли попросту тугодумы. Чего выжидают?
      Пока не выберется из норы тринадцатый Мравольв, они в сомнениях - мол, стоит ли так горячиться в полдневный зной, преследовать кого-то, рвать в клочья. Не много ли мороки? Но как соберутся тринадцать вместе, вся стая, так разом ярость застит белые глаза. И мчатся за караваном, щёлкая костяными клювами.
      О, взбешены Мравольвы - головы теряют! Как выбитые паром пробки из котла, косматые, с безумными глазами, летят, гудят, подобно шершням, и буравят все тридцать буйволиных кож. И достают индийцев, как моллюсков. Гроздьями виснут на верблюдах, кричащих от боли. Падают верблюды, и пропал караван. Нет спасения от стаи!
      А сам по себе, отдельно взятый - Мравольв миролюбив и ласков. При дворе персидского шаха была парочка. Днём резвились на лужайке у фонтана, веселя детей. Вечером, как дворцовые собачки, на тонких серебряных поводках гуляли по улицам города Каспатира. Не случалось, говорят, чтобы головы теряли.
      Стая - другое дело. В стае головы не нужны. Без голов стая ещё стайней.

оведя лечение до конца и сполоснув пустой флакон, родители спросили:
      - Н-н-н-у-у-у, с-с-ст-р-р-ра-а-а-ш-ш-ш-н-о-о? - Они ещё шипели и подвывали по привычке.
      - Жалко, - всхлипнула девочка. - Одинокое зверьё! Бедные чудовища. Выпишем Мантикору из берберийской пустыни?!
      Родители, не медля, отправились к целителю и магистру Песадийо, известному как Аж-Мороз-По-Коже.
      - Тут медицина бессильна, - ответил он на упрёки. - Но нет причин для беспокойства.
      - Как так?! - взревели родители. Глаза их недобро горели, зубы скрежетали - сейчас разорвут на клочки.
      - Я спрашиваю - кому неведом страх? - воскликнул магистр Песадийо.
      - Ангелам неведом, - пояснил целитель Аж-Мороз-По-Коже.
      Родители замерли, не понимая, куда те клонят.
      - Ангелы любят и жалеют, - продолжал целитель.
      - И отсюда вытекает, - спросил магистр. - Что?
      - Что?! - напряглись родители. - Вытекает?!
      - Ваша девочка - ангел, - успокоил целитель.
      - Хотя и во плоти, - закончил магистр. - Таков диагноз!
      Пережив минуту немого восторга, родители запричитали:
      - Ах! Нет слов! Ваша мудрость… Да мы и сами предполагали что-то в этом роде.
      - Как мило, как приятно - рядом подрастает ангел, - залепетала картошка-синеглазка, когда родители покинули приёмную. - Ведь ваш диагноз точен, сеньор?
      Целитель и магистр вздохнули:
      - Точен. Но жизнь причудлива. Увы, известны близкие пути - от Ангела до Зверя.
      - Сеньор, куда же смотрит медицина?! - возмущалась картошка-синеглазка, пока целитель и магистр решали - почистить или сварить в мундире.

[начало] [в пампасы]