Начался сезон с охоты на мышей, которых Тристан ловил как заведённый. Изо дня в день, утром, днём и вечером, но больше всего - ночью. На рассвете, когда роса обильно покрывает травы, сверкает на яблоневых листьях и паутинах, а первые солнечные лучи оранжевеют на дачных крышах и верхушках соснового бора, участок помимо росы наводняли пойманные мыши. Причём наводняли не как попало: Тристан аккуратно, на равных расстояниях раскладывал их на тропинке, что ведёт от крыльца к компостной куче. Вместо того чтобы есть мышей, как положено котам, он ими гордился. И как на выставку доставлял свои трофеи на тропинку, где их наверняка заметят, а если повезёт, то и пересчитают. "Раз, два, три... пять, шесть, семь... девять, десять, одиннадцать..." - бормотала я, направляясь к компостной куче, чтобы вылить воду из-под картошки или выбросить овощные очистки. До появления Тристана жили мы себе не тужили и ведать не ведали, что нас окружает такое количество мышей. Настоящее мышиное царство!
      - Хорошо тебе, Тристан, - говорила Саша, когда кот на минутку забегал в дом, чтобы полакомиться кошачьими консервами. - Купаешься в мышах, как богач в золоте!
      Кое-как поурчав в ответ, Тристан снова исчезал: богатеть дальше.
      Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Закончились и мыши. Недолго думая Тристан переключился на новую дичь - кротов и землероек. Его любимым занятием сделалось рытьё земли. В бешеном темпе орудовал он то правой, то левой передней лапой, так что земля летела. Теперь на пути к компостной куче я то и дело оступалась, попадая ногой в одну из вырытых Тристаном ям. Что касается охотничьих трофеев, на тропинке их не наблюдалось, поскольку выуженных из-под земли кротов и землероек Тристан коллекционировал за колодцем, под кустом красной смородины.
      Долго ли, коротко - природные запасы кротов и землероек тоже иссякли. Рыть землю Тристан прекратил. Зато достиг виртуозности в охоте на мух. Которых, в отличие от мышей, ел.
      В то лето было необыкновенно много птиц. Ранним утром воздух, как туго натянутая струна, звенел от щебета и свиста, щёлканья и чириканья. Синицы разных видов, мухоловки-пеструшки, пеночки день-деньской скакали по яблоневым веткам, пикировали на перила открытой веранды, хозяйничали в песочнице. По огороду сновали трясогузки. Малиновку и соловья мы не заметили ни разу, зато слышали частенько. Раздавался и голос иволги. Однажды мне посчастливилось её увидеть. Близко - рукой подать - она сидела на вишне перед окном второго этажа, лимонно-жёлтая, невероятно яркая, гладкая и блестящая, словно искупалась в подсолнечном масле. Крупный дятел посещал телеграфный столб, что высится напротив нашей калитки, и тщательно выстукивал его нижнюю, деревянную, половину. А по бетонной дорожке между калиткой и парадным крыльцом шныряли дрозды-рябинники. Двух бездыханных дроздов мы обнаружили под кустом красной смородины. Скорее всего, это были птенцы - подросшие, размером со взрослую птицу, но, увы, менее опытные. Младшие дети горько оплакивали "бедных птичек" и топали на Тристана, прогоняя его из дому; я же грозилась кормить его исключительно сухим кормом, который Тристан недолюбливал. Трудно сказать, что подействовало на Тристана - всеобщее осуждение или сухой корм, - но охота на птиц прекратилась.
      Зато в августе, когда соколы кружили над полем и целый день слышалось их высокое протяжное "Ааа!.. Ааа!..", Тристан поймал совсем уж редкую птицу - летучую мышь. Вместо того чтобы выложить её на тропинку или спрятать под смородиновым кустом, принёс свой трофей на открытую веранду и положил на коврик возле двери. Видимо, догадывался, что ему попалось нечто экзотическое. Дети с удивлением разглядывали Тристанову добычу; даже соседка Изольда зашла на неё посмотреть. Летучая мышь внушала трепет. Она была ушастой, с приплюснутой мордой и низким, надвинутым на глаза лбом. Из оскаленной пасти торчали настоящие вампирские клыки.
      - Тристан, ты герой! - заключил Миша.
      И Тристан торжествующе заурчал.

В первой половине лета Тристан и сам служил объектом охоты для нескольких пришлых котов. С особым коварством его преследовал рыжий котяра, обладатель облезлого хвоста и усеянной шрамами хитрой морды. Сразу видать - тёртый калач. Этот воинственный кот регулярно заявлялся к нам на участок, но всегда в разное время суток, чтобы застигнуть Тристана врасплох. Раздавался душераздирающий вопль, затем треск когтей по стволу - это Тристан как птица взлетал на самую верхушку яблони и балансировал на тонких веточках, куда садятся лишь синички и мухоловки-пеструшки. А рыжий котяра стоял возле ствола и зловеще поводил своим облезлым хвостом. Слабо ему на такие тонкие ветки вспархивать!
      Гонял рыжий и соседского кота Марсика. Хозяйка Марсика Марина подзывала меня к нашему общему забору и озабоченно обсуждала методы борьбы с котом, которого величала не иначе как пройдохой и бандитом. Дескать, она обстреливает его незрелыми яблочками (эти яблочки так и сыплются с яблонь в середине лета) и настойчиво советует мне держать на втором этаже кучку таких яблочек, чтобы при случае бомбить ими рыжего. Яблочек уродилось столько, что при мысли о скором времени, когда они дозреют и с урожаем нужно будет что-то делать, у меня начинала кружиться голова. Поэтому идея бомбить коварного котяру яблочками пришлась мне по вкусу: приятно, когда находишь чему-нибудь привычному неожиданное применение!
      Что касается Марининого Марсика - с ним Тристан подружился. Каждый день оба кота ходили дружить на нейтральную территорию между дачными заборами и дорогой вдоль поля: усаживались на расстоянии семь-восемь метров один от другого и интеллигентно друг на друга поглядывали. К концу лета расстояние сократилось метров до трёх. Словом, дружба крепла.
      А после случая с летучей мышью окреп и сам Тристан. Точнее, его моральный дух.
      Сидя в своей комнате на втором этаже и заслышав кошачий вопль и треск когтей по стволу, я вооружилась яблочком и распахнула окно, чтобы бомбить рыжего пройдоху. Высунулась наружу и… встретилась с ним глазами. Он отчаянно балансировал на тонкой веточке, а внизу, зловеще поводя хвостом, стоял Тристан.

Поездка на машине глубоко запала Тристану в душу. В первые недели пребывания на даче он чувствовал себя связанным с машиной неразрывными узами. Машина одновременно и притягивала его, и ужасала.
      Чуть ли не каждую неделю мне приходилось гонять в Москву: выезжать около полудня и к полуночи возвращаться. Нужно было проверить почту, постирать одежду и удостовериться, что квартиру не ограбили, не затопили и не подожгли. Заодно закинуть в морозилку собранные ягоды, грибы и зелень.
      ...Машина стояла с включённым мотором, с открытыми дверями и багажником, пока я бегала туда-сюда, носила пакеты одеждой, забывала то список дел, то ключи от квартиры, то ягоды с грибами. Наконец захлопнула все двери, пристегнулась, включила фары, начала выезжать из ворот... и тут откуда-то из багажника появился Тристан. В зеркале заднего вида засверкали его безумные глаза. В них большими буквами было написано: "КУДА Я ЕДУ?! ЗАЧЕМ?! Я НИКУДА НЕ СОБИРАЛСЯ!!!"
      Затормозив посреди ворот - половина машины на улице, половина на участке - я выскочила из машины, распахнула заднюю дверь. И Тристан опрометью бросился на крыльцо, будто на спасительный островок.
      Минула неделя. Мне снова приспичило ехать в город. Прежде чем пристегнуться и включить фары, я заглянула в багажник. Никого. Стоило мне выехать из ворот, как Тристан, панически извиваясь, вылез из-под переднего сиденья, вспрыгнул на него и с ужасом воззрился в окно. Понятное дело, снова был выдворен из машины. И снова метнулся на крыльцо.
      Прошла ещё неделя.
      Включив мотор, я заглянула под все сиденья и даже пошарила под ними. Обследовала багажник. Позвала: "Кс-кс-кс! На-на-на!" Никто не отозвался. На случай, если Тристан всё же таится в недоступных для исследования недрах, я нажала на гудок. Тристан пулей вылетел из-под машины. И - шасть! - на крыльцо.
      ...Последние дни лета сулят подмосковным дачникам фантастические пробки. В Москву дружно ломятся и те, кому надо в школу или в институт, и те, кому не надо - за компанию. Наш отъезд был запланирован на тридцатое августа. Чтобы не стоять три часа на подъезде к городу, я собиралась выехать пораньше. Правда, догадывалась, что не мне одной придёт в голову эта блестящая идея, поэтому решила ехать совсем рано, когда дачники по всему Подмосковью ещё зевают и пьют кофе, - в восемь утра.
      С вечера я загрузила в машину вещи, приготовила ключи, списки дел и ягоды с грибами. В назначенный час все были на месте. Кроме Тристана.
      Его не было в доме. Не было на участке. Мы искали его у соседей, на поле, в кустах вдоль дороги. Мы звали его на все лады. Мы бродили по нашей улице, потом по соседней, потом уже по всем дачным улицам, коих насчитывается пять, плюс тупичок у соснового бора. Тристан как в воду канул. Саша с Мишей даже сбегали к пруду. Но и там Тристана не обнаружили.
      Миновал полдень. Прошло обеденное время. Уехали соседи - Марина с Марсиком и Изольда со всем семейством. Приближался вечер. Тристана не было.
      - Угодим в самое пекло, - нервничала я.
      Тристан появился, когда начало смеркаться и вечерняя роса упала на траву. И немедленно был водворён в машину - с мокрыми лапами и, вероятно, пустым желудком.
      Пока мы тряслись по просёлочной дороге вдоль дач, он широко раскрытыми глазами провожал заборы, трубы на крышах, темнеющий лес. Вынырнув на шоссе, мы прибавили скорость - и Тристан спокойно улёгся на сиденье.
      На подступах к Москве нас ждало чудо. Пробок не было и следа. Мы с ветерком влетели в город и остановились у супермаркета. Здесь тоже повезло - в мясном отделе продавалась баранина.
      Когда мы ввалились в квартиру всей ордой, с вещами, ягодами, грибами и, разумеется, с Тристаном, - первым делом отпилили ему увесистый кусок баранины, который он тут же уволок под стол. Завибрировал мой телефон. Это соседка Марина интересовалась, добрались ли мы до дома, и сетовала, что они с Марсиком угодили в самое пекло и простояли в пробке три часа.
      - Тристан - гений, спас нас от пекла! - сказал Миша.
      Мы с благодарностью заглянули под стол. Тристан стукнул лапой по полу и зарычал.

После жизни на природе Тристан изменился. Очевидно, за лето он нагулял аппетит на долгие годы вперёд, поскольку главным интересом его жизни сделалась еда, а главным делом - её выпрашивание.
      К любимому делу Тристан приступал с самого утра. На секунду просыпаясь и приоткрывая глаза в такую рань, когда вставать ещё не время, но уже рассвело, я неизменно видела его силуэт за непрозрачным стеклом своей двери. Он терпеливо караулил момент, когда я встану с кровати, и бурно праздновал моё появление. Извивался как змей, неистово цокал когтями по полу и издавал звуки, передать которые не под силу человеческому голосу, а также языку: смесь стенаний, кудахтанья, колоратурных переливов и ликующих трелей. Оглушая меня этим ни на что не похожим вокалом и путаясь в ногах, Тристан сопровождал меня на кухню, куда я направлялась, чтобы поставить чайник. И всем телом припадал к холодильнику, не переставая голосить и тем сообщая, что умирает от голода, ещё миг - и душа его отойдёт в лучший мир. Такого натиска я не выдерживала, доставала из холодильника банку кошачьих консервов и накладывала Тристану в блюдце внушительную порцию.
      Тристан стремительно поглощал консервы, до блеска вылизывал блюдце и быстрым деловым шагом уходил в коридор. И занимал позицию возле двери в Сашину или Мишину комнату. На его счастье, комнаты располагались напротив. Можно было караулить обоих одновременно. Вставали Саша с Мишей тоже одновременно. Когда они, заспанные, плелись на кухню, чтобы выпить чаю перед школой, Тристан кидался им под ноги всё с тем же кудахтаньем, будто и не смолотил полчаса назад полбанки консервов. Выпросив очередную порцию, он расправлялся с ней не менее проворно, чем с первой. После чего уходил в дальний конец коридора и усаживался под дверью, ведущей в комнату младших детей, которые просыпались позже всех. Стоило кому-нибудь из них выйти в коридор - и Тристан в третий раз проворачивал операцию по выпрашиванию еды.
      Обработав всех, кто живёт в доме, Тристан не почивал на лаврах. Он по-прежнему был полон неугасимого интереса к еде и готовности её добывать. Подолгу вылизывал пустое блюдце, будто надеялся этим действом наколдовать на блюдце ещё немного еды. Блюдце при этом звенело. То ли язык у Тристана был таким шершавым, что от соприкосновения с блюдцем рождал звон, то ли сам Тристан работал языком настолько усердно, что блюдце елозило и позванивало о кафельный пол. Когда я готовила обед, он петлял вокруг ног, внимал каждому стуку ножа о разделочную доску, стонами и трелями заклинал поделиться с ним тем, что есть на доске, даже если я строгала капусту, грибы или, того хуже, репчатый лук.
      Впрочем, ключевым объектом его внимания была не доска, а холодильник.
      Неизвестно, дежурил ли Тристан возле холодильника по ночам, но половину светлого времени суток точно проводил с ним рядом. К морозильной камере, что располагалась внизу, тёплых чувств не питал, зато живо интересовался верхней - большей частью. Когда холодильник открывали, поднимался на задние лапы, чтобы рассмотреть его внутреннее устройство. Он боготворил холодильник как неиссякаемый источник еды и явно жаждал разнюхать, как холодильнику удаётся её вырабатывать. А заодно мечтал установить с холодильником автономный, без посредничества людей, контакт. Обхаживал холодильник со всех сторон, с преданным урчанием тёрся об его углы, любовно созерцал гладкий, уходящий к потолку корпус. Глаза Тристана светились надеждой: однажды холодильник ответит ему взаимностью и гостеприимно распахнет дверь. То-то райские настанут времена!..

Наступили новогодние каникулы. Утомительная пора! Все толпятся дома, готовить приходится вдвое больше обычного, не говоря уж о кулинарном марафоне в честь Нового года. Не успела я прийти в себя после его празднования, как грянул новый праздник, - теперь исключительно для Тристана. В квартире завелась мышь.
      Сказать, что Тристан оживился - значит не сказать ничего. Он воскрес. Он преобразился. Шерсть заблестела, глаза воссияли, походка сделалась, как у пантеры. Он и прежде не скучал: радовался еде, ласкался к людям и охотно гонялся за верёвочкой, к которой привязывали бумажку. Но мышь - это вам не верёвочка. Перед лицом настоящей живой мыши даже холодильник утратил для Тристана былое очарование. Так меркнет уличный фонарь в лучах восходящего солнца. В жизни появился смысл - МЫШЬ! Особенно великим смыслом она наделена, когда ты заперт в четырёх стенах. Это тебе не летние мыши - само собой разумеющийся атрибут дачной вольницы. Зимняя мышь - нечто большее, чем просто мышь. Это ЧУДО!
      Тристан, несомненно, понимал, какой подарок преподнесла ему судьба. Он берёг мышь как зеницу ока. Ни на секунду не терял её из виду. Загонял в углы, ловил, осторожно подбрасывал, как хрупкую драгоценность, любовно брал в зубы, переносил из кухни в ванную, из комнаты в коридор. И отпускал, чтобы начать преследование заново. Мышь, ошарашенная таким обращением, замирала в очередном углу и подолгу сидела без движения. Тристан взирал на неё несколько обескураженно. Видимо, недоумевал, почему мышь уклоняется от своих прямых обязанностей: служить объектом охоты. И мягко, но настойчиво подталкивал её лапой с втянутыми когтями, побуждая к действию. Стоило мыши шевельнуться - и острый интерес к жизни, как электричество, пронизывал Тристана от ушей до кончика хвоста.
      Мышь наверняка проклинала тот час, когда ей взбрело на ум наведаться в нашу квартиру, и неоднократно пыталась покинуть её пределы. Не тут-то было: Тристан надёжно блокировал все лазейки. Не иначе как заранее изучил их на досуге в ожидании новогоднего чуда - мыши. Он выуживал мышь из самых недоступных укрытий и насмерть стоял на подступах к шкафчику под кухонной раковиной, где стена изрешечена отверстиями для водопроводных труб и где мышь могла бы благополучно смыться.
      До вечера Тристан ревностно пас мышь по всем закоулкам, а на ночь глядя загнал её в мою комнату.
      Я рассчитывала выспаться и не раздумывая выпроводила бы Тристана в коридор, если бы не мышь. Оставаться с ней один на один как-то не хотелось. Да и Тристан начал бы рваться к мыши и ломиться в закрытую дверь. Поэтому дверь я, наоборот, распахнула. Авось эта парочка возобновит кросс по квартире, я мигом запрусь и высплюсь на славу.
      Однако мышь решила заночевать в моей комнате. В результате заснуть мне вообще не довелось.
      Сперва захватывающая баталия развернулась вокруг тумбочки у моего изголовья. Тумбочка была квадратной, на низких ножках, которые составляли единое целое с массивной платформой, приподнятой над полом самую малость - сантиметра на полтора. Под эту платформу и ввинтилась мышь.
      Дотянуться до мыши Тристан не мог, как ни старался, - лапы коротки, но контролировал тумбочку со всех сторон и внимал каждому шороху: не переместилась ли мышь ближе к краю, откуда её удастся выцарапать. Мыши требовалось затихнуть и занять позицию ровно по центру: шаг вправо или влево был бы для неё крупным риском. Но, судя по скрежету, с которым Тристан то и дело засовывал лапу с когтями под тумбочку, характер у мыши оказался рисковым. Она упорно совершала шаги вправо, влево и во все остальные стороны.
      Прошло полночи, а затишьем и не пахло. Я встала с кровати и приподняла тумбочку за угол, чтобы избавиться от несмолкаемого шебуршания и скрежета над самым ухом. Мышь прошмыгнула у меня между ног. После чего шума в комнате прибавилось. Чтобы размяться после томительного пребывания под тумбочкой, мышь стала носиться по комнате как угорелая. Тристан не отставал. Теперь шебуршание и скрежет доносились то из-за шкафа, то из-под кровати, то непонятно откуда. Когти то и дело взвизгивали о паркет, когда Тристана заносило на поворотах.
      До рассвета мышь с Тристаном бодро колесили по комнате и наконец куда-то ускакали - похоже, на кухню. Я взглянула на часы - без пяти девять, - тяжко вздохнула и, в свою очередь, направилась на кухню: ставить чайник.
      Весь следующий день Тристан посвятил мыши. Кое-как повыпрашивал еду у холодильника, впопыхах поел кошачьих консервов и с новыми силами устремился на охоту, принуждая мышь как заведённую нарезать круги по квартире.
      Все сочувствовали мыши. Пока она сидела в уголке за обувным ящиком, чтобы отдышаться, младшие дети успели её покормить. Поспорили друг с другом и с Мишей, кормят ли мышей колбасой; сошлись на кусочке сыра и хлебных крошках, которые и поднесли ей в уголок. И то и другое было съедено на наших глазах и под надзором Тристана. Видимо, за сутки пребывания в квартире мышь научилась относиться к жизни философски. Не беда, что над душой стоит вездесущий кот-тиран. Это не повод, чтобы воротить нос от хлебных крошек. Нужно подкреплять силы чем угодно и при любых обстоятельствах!
      После того как мышь подмела крошки, Миша заметил, что пора бы дать ей имя. Какое - понятно.
      - Изольда? - уточнила Саша.
      - Бесспорно! - кивнул Миша.
      Приближался вечер. На сей раз Тристан с мышью ко мне в комнату не вломились - я заблаговременно заперла дверь.
      Всю ночь из коридора доносился топот лап и взвизги когтей о паркет.
      Первое, что я увидела, выйдя утром в коридор - мышь в углу за дверью и караулящий её Тристан.
      Минуло двое суток с тех пор, как у Тристана появилась Изольда. Но к полудню ей удалось улизнуть. Это было ясно по виду Тристана. Электричество уже не пронизывало его от головы до кончика хвоста. Возможно, он сознательно позволил мыши уйти. И не сомневался, что когда-нибудь она вернётся - в благодарность за то, что он, как ни крути, обошёлся с ней гуманно.
      Он равнодушно поел и лег спать. Спал как камень - хоть из пушки пали. Только веки и лапы изредка подёргивались.
      Наверное, ему снились землеройки, летучие мыши и рыжий пройдоха, на которого он будет охотиться следующим летом.

[начало] [в пампасы]