В одном конце нашего двора лежит толстое бревно. А в другом - длинная доска. Если положить доску на бревно, получатся качели. Мы с папой так и качались. Он вниз - я вверх. Я вниз - он вверх. Он в воздухе, я на земле. Он на земле, я в воздухе.
      - Э-ге-ге, - говорит папа. - Надоело каждый раз на землю возвращаться. Давай полетаем?
      - Только потом давай обратно на землю вернемся, - говорю я.
      - А куда ж мы денемся? - говорит папа. - Мама нас к обеду ждет.
      Он прыгает на свой конец доски и подбрасывает меня в воздух. Я взлетаю под облака и тихонечко руками машу, чтоб на месте удержаться. Папу дожидаюсь.
      Тут подлетает ко мне папа. Он сообразил попросить какого-то дяденьку, чтобы тот его подбросил.
      - Ой! - говорит папа грустно. - А парашюты мы и забыли...
      - Это пустяки, - говорю я. - Представим себя снежинками и медленно опустимся на землю.
      - Ничего себе - снежиночка! Во мне 80 кило, - огорчается папа.
      Но огорчается он недолго. Ведь вокруг такая красота! Солнце на снег светит. Снег блестит и отражает свет обратно на небо. Даже непонятно становится, где земля, а где небо. Все вокруг голубое! И мы с папой в черных пальто летим сквозь эту голубизну.
      А папа говорит:
      - Жаль, я свой пестрый шарф дома забыл. Можно было бы им помахать, народ внизу поприветствовать.
      И стали мы с папой мечтать, будто мы - вверху, а народ - внизу. Мы шарфом пестрым машем, а народ радуется, в затылке чешет и кричит: "Во дают!.."
      Только размечтались, а с земли вдруг голос из рупора раздается:
      - Первый-первый, я второй! Ну-ка, заходите с планером на посадку!
      Оказывается, мы пролетали над аэродромом. Аэродромщики не привыкли, что люди сами по себе летают, и приняли нас за самолеты.
      - Нет, - говорит папа, - не будем садиться на их аэродром. Они нам сразу номера прилепят, придется летать под номерами.
      - Да, - соглашаюсь я. - Под номерами совсем не то. Скучно под номерами летать.
      - Второй, второй! - кричит папа вниз. - Посадку произвести не могу. Шасси не выпускаются. Ухожу на запасной аэродром.
      Отлетели мы с папой в сторону. И тут нам навстречу - стая ворон. И эти тоже не привыкли, что люди сами по себе в небе летают. Ка-а-ак загалдят! Как начали толкаться!
      - Ой! - кричит папа. - Я иду колом!
      И пошел колом. Ну и я вслед за ним тоже колом.
      - Осторожно - земля! - кричит папа.
      И - бум!!!
      - Вижу! - кричу я.
      И бац!!!
      Хорошо, что я легкий. Совсем неглубоко в снег зарылся. А папа тяжелый, головой в сугробе застрял. Папа возился, пыхтел-кряхтел и наконец встал на ноги. Встать-то он встал, а сугроб с головы снять не может.
      - Или голову в сугробе оставить, или сугроб домой нести, - размышляет папа.
      - Лучше сугроб отнесем домой, - предлагаю я. - Чем ты обед будешь есть, без головы-то?
      Пришли мы домой. Папа сразу к горячей батарее прислонился. Чтоб сугроб побыстрей растаял. Ну, сугроб и растаял. Лужа получилась - о-го-го!
      - Сейчас придет мама и устроит нам баню, - говорит папа.
      А тут и мама пришла. Посмотрела на лужу и говорит:
      - Вы моряки, что ли?
      - Вот-вот, - говорим мы с папой. - Моряки мы и есть. Морские души!
      - Раз вы моряки, то на обед я сварю вам борщ по-флотски, - сказала мама.
      И сварила нам борщ.

Люблю греться на солнышке. Сядешь во дворе на скамейку и греешься. Можно еще в лес пойти или на пляж. Везде - солнце!
      Это летом так хорошо. А зимой на пляже не согреешься. И в лесу снега полным-полно. Увязнешь по горлышко и... И привет!
      Зимой я греюсь на солнышке дома. Жаль только, что стены мешают солнцу осветить комнату целиком. Вот луч и прорывается сквозь окно, греет комнату по кусочкам. Сначала кресло, потом пол, потом шкаф. И я догоняю солнечный луч, сижу то в кресле, то на полу, то на шкафу.
      И вдруг луч ложится на стену. Как же быть?! Ведь так хочется погреться на солнышке...
      - Эх!
      И я забираюсь на стену!
      Там тепло-тепло, даже спать хочется. Я засыпаю и не слышу, как в комнату входит мама.
      - Ты зачем на стену забрался?! - спрашивает она.
      - На солнышке греюсь, - говорю я, открывая глаза.
      - Солнце уже на потолке, - говорит мама.
      И правда, пока я лежал на стене, солнце на потолок убежало.
      - В новой рубашке на потолок не лезь, - строго говорит мама. - Перепачкаешься в побелке.
      - Ладно, - соглашаюсь я. И надеваю старую, рваную рубаху.

- Тебе не надоело варить яйца в кастрюльке на плите? - спросил я папу.
      - Надоело, - честно признался он. - А что ты предлагаешь?
      - В Африке яйца пекут под солнцем в раскаленном песке, - говорю я и таинственно улыбаюсь.
      - Но у нас же нет песка... - растерялся папа.
      - Зато есть раскаленные батареи парового отопления, - подсказываю я.
      Тут папа бросается мне на шею, обнимает и кричит:
      - Ты Кулибин! Ты Эдисон! Ты станешь великим изобретателем!
      Потом мы с папой взяли яйца и стали устраивать их на батарею парового отопления возле окна. Яйца, конечно, не могли лежать спокойно. Они все время скатывались, и нам приходилось ловить их на лету.
      - А не прикрутить ли яйца веревками к батарее? - предложил папа.
      Мы привязали яйца к батарее и стали ждать, когда они испекутся.
      А яйца тоже чего-то ждали и не пеклись.
      - Да, - сказал папа через час. - Здесь тебе не Африка.
      Мы ушли из дома голодными: папа - на работу, а я - в школу.
      Когда мы вернулись домой под вечер, на батарее вместо яиц сидели связанные цыплята.
      - Пи-пи-пи... - щебетали они и жались к батарее. Они, наверное, принимали ее за свою маму.
      - Вот тебе и Африка! - сказал удивленный папа. - Придется теперь растить цыплят. Не выгонять же их на улицу!
      И мы стали растить цыплят.
      Только они выросли, только стали настоящими курами - и сразу давай яйца нести!
      - Теперь у нас каждый день будет яичница! - радостно говорит нам мама.
      - Ну нет! - возражаем мы с папой. - Это батарейные яйца, их надо на батарее выводить.
      И снова прикрутили яйца к батарее. А на следующий день из них вылупились маленькие батареи. Ноги у них - цыплячьи, головы - цыплячьи, а туловище - батарейное.
      Бегают они, пищат и тепло по квартире распространяют. Скоро у нас дома стало, как в Африке. Еще бы! Ведь кроме трех чугунных батарей в квартире появилось еще восемь куриных.
      Когда батарейные цыплята подросли, мы стали их на прогулку выводить. Кругом зима, мороз трещит, прохожие в шубы кутаются, а мы идем в окружении батарейных кур и от жары охаем. Папа - в пижаме, а я в одних трусах.
      - Чудо! Чудо! - кричат прохожие простуженными голосами.
      А папа говорит:
      - И никакого чуда здесь нет! Это мой сын придумал. У него фантазия что надо!
      И смотрит на меня с большой отцовской гордостью.

Ветер гнул деревья в дугу. Они наклонялись в ту сторону, где под деревьями сидел мой папа. Он был задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния.
      Мама взглянула в окно на папу и сказала:
      - Чего это он там делает?
      - Проветривается, - сказал я.
      - А по-моему, он простужается, - сказала она. - Сходи за ним и приведи его домой.
      Когда я подошел, папа расстегивал рубашку и подставлял свою голую грудь упругому ветру.
      - Ты чего делаешь? - спросил я.
      - Распахиваю душу всему миру, - ответил папа.
      От удивления я даже икнул, но папа тут же все объяснил:
      - Видишь: деревья, как огромные веники, гнутся в мою сторону - это они сметают из воздуха всякие чувства, мысли и вести в мою распахнутую душу. И я становлюсь мудрее!
      - А если они наметут тебе всякой чепухи: глупых и злых мыслей?! - испугался я.
      - Нет! - смело ответил папа. - Дурные мысли меня не коснутся. Вот!
      И он показал пальцы, сложенные крест-накрест.
      - Ага! - догадался я. Я-то знал, что так надо держать пальцы при встречах с ведьмами и колдуньями, чтобы они не навеяли тебе черных мыслей.
      - Ну ладно, - сказал папа. - Я еще посижу тут, на ветру, а ты иди - помоги маме по дому.
      Мы с мамой пропылесосили ковры в комнатах и вымыли пол на кухне. А тут и папа возвратился, светящийся от радости.
      - Ну, что скажешь? - спросила мама, выжимая половую тряпку.
      - Жизнь прекрасна!!! - завопил папа и крепко-крепко обнял нас с мамой.
      От него шла такая сильная сила, что нам показалось, будто мы стали легкими-легкими и вот-вот взлетим прямо к небу. Прямо туда, откуда с огромной высоты, задумчивый и грустный, как пингвин в ожидании Северного сияния, на нас с надеждой глядит наш Боженька.

Однажды после обеда мама сказала:
      - Айн кокен драй петух.
      - Ого! - сказал папа. - Ты и по-иностранному умеешь!
      А я ничего не сказал, потому что очень удивился. Я просто посмотрел на маму с восхищением.
      - Айн кокен драй петух, - гордо повторила мама.
      - А что это значит в переводе на русский? - вежливо поинтересовался папа.
      - Не знаю, - говорит мама. - Немецкий я учила в детстве. Давно это было...
      - Научи и нас говорить по-немецки, - попросил я.
      И мама научила.
      Она научила папу говорить "айн кокен", а меня - "драй петух".
      А потом к нам пришли гости. Когда мы сели за стол, папа спросил меня:
      - Айн кокен?
      - Драй петух! - гордо ответил я.
      Гости посмотрели на нас с удивлением, быстро поели и разошлись.
      Мама строго сказала нам:
      - Это не очень-то вежливо: разговаривать между собой на иностранном языке в присутствии тех, кто этот язык не понимает!
      С тех пор мы с папой разговариваем по-немецки только между собой.
      - Айн кокен? - спрашивает папа.
      - Драй петух! - отвечаю я.
      Мы с папой очень хорошо понимаем друг друга.

Когда пришло очередное письмо от папиной родни, мама сказала:
      - Твоя родня совсем села нам на шею!
      А папа сказал:
      - Молчала бы уж! Твои-то родственнички не слезают с этой шеи который год.
      А я подумал: "Хорошо еще, что у меня нет родственников, а то бы они сели на шею и маме, и папе, и мне".
      - И ни капли тепла в их письмах, - горевала мама. - Сплошные просьбы: достань то, достань это. Они думают, что у нас здесь всё есть.
      - Да, - согласился папа. - Они в этом уверены. Однако в письмах моих родственников наряду с просьбами содержится некоторая доля тепла.
      - Ну уж! - возмутилась мама. - Если уж и есть какая-то частичка тепла, так это в письмах моей родни.
      И они заспорили.
      - Да! Нет! Что? А! - кричали они.
      Потом папа сказал:
      - Есть идея! Сейчас мы измерим теплоту их чувств.
      Он притащил термометр и стал прикладывать его к письмам.
      - Ага! - кричал он. - Моя тетка Марфа - восемнадцать градусов! А у твоего племяша Шурика всего пятнадцать!
      Мама отбирала у него термометр и кричала:
      - У! Моя сестренка - двадцать градусов, а у твоего Федюни - семнадцать.
      Но тут среди кучи писем им попался затертый конверт. Термометр показал "ноль".
      - Ха-ха! - сказал папа. - Наверняка весточка от твоей родни.
      Мама развернула письмо и тихо сказала:
      - Это написал мне ты, когда мы еще не были женаты. Какие здесь удивительные слова! Но, оказывается, в письме не было тепла ни на грош?!
      - Ну что ты! - сказал папа. - Наверно, письмо просто остыло за эти годы...
      Тут они оба погрустнели и совсем притихли. Им было уже не до споров. Они сидели на диване раздельно, как два каменных острова в тумане.
      Тогда я тоже сел на диван и заполнил пустоту между ними.

С самого утра маминого праздника мы с папой шептались на кухне. Мама еще спала, а мы придумывали праздничную неожиданность.
      - Когда я был маленьким, - шептал папа, - подарки для моей мамы я вешал на люстру. Проснется моя мамочка, посмотрит вокруг: ах! - подарок на люстре болтается. Это была радость.
      - Давай и мы на люстру цветы с духами прицепим, - шепчу я.
      - А не придумать ли нам что-нибудь поинтереснее? - предлагает папа. - Давай рассуждать: сегодня мы всю мамину работу выполнять будем. Ну там, пол подметем, обед сготовим, рубашки постираем... Значит, мы сами сегодня целый день будем для нее подарками! Поэтому я предлагаю взять в руки цветы, духи и самим прицепиться к люстре. Это же сразу двойной подарок получится!
      - Ура-а-а... - шепчу я. Мне давно хотелось на люстре покачаться.
      Мы с папой взяли веревки, привязались за пояса к люстре и повисли. Висим, висим, а мама все спит. Тогда мы пробудную песню запели:

- Кто висит на люстре нашей?
Это мы висим с папашей!

      Мама с постели вскочила, нас на люстре увидела, да как обрадуется:
      - Что с вами?! - кричит.
      А мы как ногами замотаем, как закричим:
      - Па-здра-вля-ем!!!
      А люстра от нашего мотанья и крика хрястнула, из потолка вырвалась и вместе с нами на пол рухнула!
      Шуму было, конечно, много. Но зато получилась полная праздничная неожиданность, как мы и хотели.
      А мама кричит:
      - Эй, вы не разбились?
      - Нет! - кричим мы из-под обломков. - Не разбились, это люстра разбилась.
      - Вот здорово! - кричит мама. - Она мне уже давно надоела. Я вместо нее новую купила, только боялась, что вам не понравится.
      - Понравится, понравится! - закричали мы. - Вместо разбитой нам что хочешь понравится.
      Тут мы перестали кричать, подарили маме цветы с духами, повесили новую люстру и сели за стол мамин праздник отмечать.

[в пампасы] [продолжение]