Что настоящему дачнику нужно? Много чего. Например, желание на земле трудиться, умения, способности всякие. Дом построить - это вам не хухры-мухры. Для этого многое надо уметь. Вон Серёжка Муравьёв свой рубленый дом быстро поставил. Он тогда работал важным начальником. Тогда у него друзей много было. Набежали и в два дня из брёвен стены накатали. Сейчас Сергей на пенсии. И друзья куда-то делись. Зато детей и внуков у него целая рота. А это ещё лучше.
      Коля Маленький и Валера-машинист нанимали специалистов дома свои строить. А Володя Семёнов и Санька Клоков сами всё делали. Они мастера - руки у них как надо и откуда надо растут. Тем более Санька - плотник по профессии.
      Дядя Миша и тётя Юля в своём пожилом возрасте тоже сами дом возводили. Они его купили в разобранном виде, а потом по чертежам собирали.
      И я сам. Но сначала на бумаге сто раз изобразил во всяких проекциях, потом сто раз в уме построил. Спать ложусь и строю, сплю и строю, сплю и строю. А утром просыпаюсь: чего это я опять в своей городской квартире, а не в новом доме лежу? А, понятно: его ещё построить надо на самом деле, а не в уме.
      И построил! Рассчитал, сколько разного стройматериала пойдёт, вплоть до дверных ручек и шпингалетов оконных. Зимой закупил и в ещё пустой гараж сложил. Весной всё перевёз на дачный участок. А потом просто было: весь материал под рукой - бери да строй!
      Быстро получилось. 28 июля начал, а 6 сентября дом снаружи уже готовый стоял. Нет, правда! Крыша, стены, окна, двери. Потом, конечно, ещё достраивал изнутри: утеплял, стены досками обшивал, полы настилал, второй этаж ладил. Все наши дачники удивлялись: доктор, а какой симпатичный дом построил - с резными наличниками, резным крылечком.
      Я и сам удивлялся: как я смог? Я же никогда дома не строил. Откуда у меня умение это взялось? Отчим мой меня этому не учил, сам я в молодости занимался пением, танцами, в драмкружок ходил, читал много… А в студенчестве увлёкся доктором Фрейдом - был такой австрийский психоаналитик, Зигмунд Фрейд. Он писал, что всё идёт из детства, имея в виду разные болезни, поступки и действия. Вот, то-то и оно! Я же до первого класса жил у бабушки с дедушкой. А дедушка был по столярной части. Пацанёнком я у него в мастерской пропадал, спал на стружках, если уставал. Играл его инструментами, рубанками всякими. Думаете, рубанки - чтоб доски рубить? Нет, рубят топором, а рубанком доски строгают, чтобы гладенькими были. У дедушки был с десяток этих рубанков, разных размеров и назначений. Для грубой обработки - шерхебель, для тонкой - фуганок. Фуганок был метровой длины, я и поднять его не мог тогда. Для фигурной обработки - цинубель, калёвка: например, канавку в доске выбрать или переплёт оконной рамы выстрогать. Потом я и не видел нигде таких…
      Всё это богатство дедушка оставил своему сыну - моему отчиму. А папаня добро это расфуфыкал. Инструменты долго пылились и ржавели в старом гараже, а потом и вовсе исчезли.
      Вот откуда это пошло у меня - с детства. Я смотрел, как дедушка работает; в моей детской головёнке отложилось, запомнилось и в умение превратилось. Ну а желание всё делать возникло из необходимости. И из-за ответственности: я же муж, отец, добытчик, защитник - мужчина, одним словом!
      У меня теперь тоже много всего. Только пилок-ножовок восемь штук! На разные случаи жизни. Одно дело бревно располовинить, другое - доску ровненько отпилить, третье - финтифлюшки всякие в наличнике вырезать… И рубанки, и стамески, и молотки. Даже деревянный молоток есть - киянка называется. Нет, не гвозди забивать. Такой нужен, когда деревянные детали собираешь, сколачиваешь. От металлического молотка на дереве вмятины, а киянка - то, что надо! И топоров и топориков четыре. Для грубой и для тонкой работы. Я топором могу из бревна квадратный брус вырубить, потом только рубанком пройдусь, выровняю - и всё.
      Есть у меня любимые инструменты. Я стараюсь никому не давать их в пользование. Вот разве скрипач доверит свою скрипку кому-нибудь? Нет, конечно. В чужих руках скрипка звучать не так будет, а когда к хозяину вернётся - закапризничает. Потом настраивать долго придётся. Так и здесь. Одолжишь рубанок, топор или ножовку, а после сидишь, мучаешься, на наждаке лезвие выправляешь, тонким оселком до ума доводишь. Или ножовку снова разводить надо, трёхгранным напильником зубья точить… Потому я и не даю свои любимые инструменты никому. Я их сыну передам. Ему пригодятся. Дом, конечно, он вряд ли строить будет, но у настоящего мужчины, хозяина, инструменты в доме должны быть. Кое-что у него уже есть. Дырку в стене он просверлить может, скамейку сделать, мебель магазинную по чертежам собрать - это запросто! Молодец! В меня пошёл. Только своей дорогой.

Сижу на крылечке, прихлёбывая чай, смотрю на свой сад-огород, готовлюсь-настраиваюсь с утра на обычные дачные дела. Нет, это я уж очень шикарно сказал: сад-огород. Какой там сад на Севере? Не назовёшь же малину и смородину садом… Тем более клубнику. Точнее будет - огород с грядками. Есть, правда, высоченный куст сирени, две рябины…
      Ух ты! Смотри, прилетели снова - пара свиристелей опустилась на рябину. В этом году я их вижу в первый раз. Ну, думаю, прилетели со мной поздравствоваться - ишь как свистят-свиристят! Нет, конечно, не ко мне. Это они заглянули посмотреть, как рябина цветёт, узнать виды на урожай. Хорошие виды! Пара разведчиков прибыла. Посмотрят, оценят, потом сородичам расскажут, какой урожай рябины будет. А поздней осенью или зимой вся стая налетит и за пять минут оставит голые ветки - все ягоды склюют. Не жалко, пускай клюют. Для кого же тогда ягоды в лесу?
      Каждый год свиристели прилетают на участок в конце июня, когда рябина распускается… Вот, думаю, конец июня, лето в разгаре, а здесь рябина только-только зацвела. Да и не только рябина - шиповник напыжил бутоны, не сегодня-завтра они раскроются и поплывёт над моим участком чудный розовый запах. А на запах этот слетятся, закружат над шиповником шмели-тяжеловесы, осы-полосатики и ещё какие-то жучки-паучки, букашки-таракашки. Всем сладенького хочется! Пусть пьют - тоже не жалко. А нам плоды достанутся…
      А у шиповника, наблюдая за этой насекомой суетой, подолгу будет сидеть моя уже не юная натуралистка Дези. Если б она была не собакой, а человеком - точно бы стала зоологом, вернее, энтомологом. Это учёный, который насекомых изучает. Стала б она человеком, а всё равно душа собачья, охотничья в ней бы осталась. Вот представьте: ходит она, рассматривает букашек через лупу, а тут заяц! И она за ним! Вот картинка: учёный в очках, с лупой, с сачком несётся по кустам за зайцем и лает. Умора!
      За шиповником сирень пойдёт распускаться. Природа потихоньку, помаленьку готовилась к нашему северному лету, а теперь вот радостно выказывает свою красоту. И редиска начала созревать - вчера первую пробовали. И лук стрелки вытянул. И квас жена затворила. Пора за окунями идти.
      Я б и сегодня пошёл, да неотложные дела не пускают: на днях должны приехать ко мне три художника из Москвы. Прочитали мою книжку о Севере, посмотрели в ней картинки, что я сделал, и загорелись желанием поработать на нашей натуре - природе то есть. Надо успеть к их приезду второй этаж в порядок привести: лишнее вытащить, полки прицепить, кровати застелить.
      Может, и на рыбалку вместе сходим. Но вряд ли. Времени у них мало. Картину быстро не нарисуешь. Это фотограф: щёлк, щёлк, щёлк - потом выбирай нужное фото. Хотя нет. Настоящий фотограф тоже долго работает. Недаром самых лучших называют фотохудожниками.
      Я, когда смотрю картину, слушаю эстрадную песню или классическую музыку, всегда поражаюсь: как художник смог передать на полотне и шорох прибоя, и блики солнца на воде, и разные оттенки зелёных листьев на дереве. Художник не вырисовывает каждый листик - это невозможно, их же тысячи! А смотришь на картину и видишь не зелёное пятно, а каждый лист. Как это? Вот художники приедут, буду за ними по пятам ходить - может, пойму, как это у них получается. Но сомневаюсь. Есть у меня знакомые питерские художники - Алексей Худяков, Олег Рубан. Я смотрел, как они работают. Смотрел, смотрел, а ничего не понял. Если б понял - сам бы художником стал.
      Ладно, хватит прохлаждаться, как говорит наш председатель кооператива Санька Клоков, пора за работу приниматься. Лето вовсю разгулялось, свиристели появились на рябине. Всё путём, всё нормально: чему надо - то растёт, чему надо - то цветёт, кому надо - тот свиристит. А мне всё это надо: и то, что растёт-наливается, и то, что цветёт-развивается, и тот, кто поёт-свиристит. Вот какой я жадный до всего этого. Всё мне надо! А иначе зачем и жить…

В километре от моей дачи, в самом лесу, есть небольшое, но глубокое озеро. Водятся в нём окуни, щуки да грызун водяной, забавная зверушка - ондатра.
      Как-то я сидел на берегу. Клёва не было. Я закурил и сидел неподвижно, глядя на лежащие на воде удочки, на мёртвые поплавки. Краем глаза вижу: в поле зрения появилась мордочка с блестящим носом, блестящими живыми глазами. От мордочки по воде расходились длинные усы, и на мордочке торчали усы. Ондатра быстро гребла передними лапками; доплыла до одной удочки, перелезла, до второй удочки - перелезла… С сигареты в воду упал пепел и зашипел. Бульк! - ондатры как не было, только водяные усы расплывались и таяли…
      Не клевало. Надо было сворачиваться - на даче дел невпроворот. А на даче всегда дел невпроворот, если искать их.
      На озеро я пришёл со своей собакой Дези. Пока рыбачил, она побежала охотиться. Обычно в таких случаях проблем не было: три раза свистну, и через пять минут, полаивая - да тут я, тут, чего свистишь! - она возвращалась.
      Я свистнул, подождал - тихо. Ещё посвистел - нету. Ещё…
      Сзади, в двухстах метрах, проходила лесная дорога, по которой мы ездим на дачу; за озером - лес. Туда она и могла побежать.
      В тот чужой лес я никогда не ходил. Он и издали был какой-то неприятный: густой кустарник, бурелом, трава, сосны полусухие, старые. Короче, не нравился мне лес. И не знал я его. Это мой дачный сосед Коля Маленький - шустрый мужичок - всё в округе обегал и знал. И всегда был с грибами и ягодами, даже в неурожайные годы. И зайцев приносил домой - силки на них ставил.
      Я обошёл озеро и, посвистывая, углубился в лес. Метров четыреста прошёл - тихо, ни лая, ни визга. Я начал беспокоиться. Такого с моей собакой ещё не было. Прошёл дальше и наконец услышал короткие взлаивания, как бы приглушённые или придушенные. Когда собаке пасть зажимают, вот так она пытается голос подать.
      Я заторопился на голос и увидел в вытоптанной траве Дези. Она сидела на задних лапах, вытянув морду вперёд и вверх. Я позвал её, она рванулась, упала и захрипела.
      - Господи, Дези, Дези, - я чуть не плакал, высвобождая её шею из затянувшейся проволочной петли, привязанной к дереву.
      Это был силок, кем-то поставленный и забытый. Собаки же бегают, низко опустив голову, ища след. Вот она и попала в силок, стала дёргаться, затянула петлю. Зайцы тоже так попадаются…
      Я растянул петлю, освободил собаку. Она лизала мне лицо и руки, поскуливала, жаловалась, как ей было больно и страшно, как она боялась, что я не найду её.
      Браконьеры не цепляют бирки к своим силкам. Но я и так знал, чей он.
      После этого случая Дези обходила стороной Колю Маленького и никогда не подходила к нему поздороваться. Я тоже.

Опять он о своём крылечке, наверное, думаете вы. Да вы тоже вспоминали бы, если б у вас было такое!
      Очень уж оно нравится мне! Во-первых, я о нём мечтал, когда только дом строить начинал. Во-вторых, больно красивое оно у меня получилось: с лавочками, с перилами, резное. Ну а в-третьих, я самый первый среди наших дачников его придумал. Потом остальные начали к своим домам пристраивать всякие козырьки, навесы, крылечки - кто во что горазд. Но у меня - самое лучшее. Оно и понятно: очень уж я старался!
      Да и вообще, уютное получилось, небольшое такое, для четырёх душ. Да-да, именно душ, а не человек. А четыре души - это мы с женою Алёною, кот Кеша и эрдель Дези. Хотя четыре человека тоже вполне помещаются, когда дети в гости приезжают…
      Мы с супругой часто здесь чаи гоняем. Поставим маленький столик, чашки на него, блюдца с конфетами - и сидим, природой любуемся, беседы беседуем.
      Кеша обычно презрительно смотрит на конфеты: опять они эту гадость едят… сосисочку бы, что ли… И, оскорблённый невниманием к его вкусам, уходит по мостику в лес, всем своим видом говоря: и без вас обойдусь, сам чего-нибудь вкусненького соображу… И соображает. Минут через десять притаскивает здоровенного мыша и демонстративно кладёт на ступеньки: вот вам! я и сам с усам! Да, на его шикарные усищи мыши, наверное, сами из норок вылезают посмотреть. Потому он так быстро и ловит их.
      Дези же к нашим чаепитиям относится весьма заинтересованно. Её шерстяная морда излучает дружелюбие, а глаза говорят: я с вами, я конфеты люблю. И сидит ждёт: может, и ей отвалится. И отваливается, только немного - нельзя собакам много сладкого. Зато любимого лакомства - сухариков - пожалуйста! Супруга режет батон на квадратики и жарит в духовке. И ещё неизвестно, кто их больше любит, - я или собака. Когда мы идём с ней гулять, сколько бы я ни брал этих сухариков, всё равно не хватает. Дези их с детства обожает. Благодаря им она с трёх месяцев перестала делать лужи в квартире. Сделает на улице, я похвалю, сухарик дам. Сделает в доме - поругаю, газетой шлёпну. Она быстро сообразила: лучше на улице и - сухарик, чем в доме, но газета или хворостина. А обычно щенки до полугода разливают лужицы по дому…
      На крылечке хорошо в любое время. Осенью у нас уже нормальный день с солнцем и нормальная ночь со звёздами. Стоишь на крылечке - луна серебристым светом заливает пожелтевшие травы и листву, чёрные грядки, где уже всё убрано. Вдалеке темнеют сопки. А над всем этим - низкие, мохнатые звёзды… И тихо-тихо. Ни птиц, ни людских голосов, ни музыки - умаялись, уморились дачники, спят-почивают.
      И днём интересно. Когда жарко (хоть и редко, но и у нас бывает жара), тогда крылечко - спасение. В деревянном доме душно, в лесу от жары не спрячешься - загрызёт комарьё и мошкара. А на крылечке под ветерком и в тенёчке - в самый раз!
      Хорошо в дождик. Сидишь, чаёк попиваешь, а дождик ровно шуршит по траве, по листьям, по крыше. Спокойно так, умиротворённо. И все проблемы далеко-далеко…
      Но лучше всего в ливень! В ливень по-настоящему чувствуешь прелесть моего укрытия: вот она вода льётся стеной, а вот он сухой островок крылечка. Высунь руку - и через пару секунд рукав мокрющий, как будто из бочки с водой вынул руку. Вода грохочет по шиферу, по железной крыше крыльца, водопадом хлещет из водостоков. Я стою, как на капитанском мостике - в шторм. Впереди за водяной пеленой угадываются силуэты сопок. Да это и не сопки вовсе, а идёт на меня девятый вал! Я крепче сжимаю перила крыльца - да нет, поручни капитанского мостика! Ногами упираюсь в пол, то есть в палубу, и жду, хотя знаю: никакого девятого вала не будет, а будет обычное для нашего болотистого места временное наводнение. Вода уже потоками бежит по тропкам, течёт меж грядок. Ручей поднимается до уровня берегов, но никогда не выходит из них. Через день-другой ручей спадёт вместе с озером, в которое втекает.
      Мой дом - корабль, крылечко - капитанский мостик. Капитан стоит на мостике, рядом его команда: у ног палубный матрос Дези, готовый выполнить любой приказ, на перилах - боцман Кеша отдыхает после всяческих котячьих дел. Из кают-компании доносится голос старпома Алёны:
      - Судовое время пятнадцать часов. Команда приглашается на обед!
      Бьют склянки.
      Это по-морскому: бьют склянки, то есть звучит корабельный колокол - рында. Неплохо бы иметь такой колокол, да где его взять. Есть валдайский колокольчик, тихий и мелодичный. Да и хорошо, а то если каждый раз будет колокол бить, все соседи дачные на обед прибегать начнут! Времени не хватит на всех готовить. Когда и за грядками смотреть…

Солнце уже взошло и вовсю старалось прогреть остывший за ночь воздух. И он хорошо прогревался: поднимаясь туманом из лощин между сопок, рассеивался и таял на их склонах.
      Куда же пойти? Я пил чай на крылечке и раздумывал. Можно на Семёновскую сопку - сыроежек набрать. А на плоской вершине её - масляток поискать или моховичков молоденьких. Когда других грибов мало, моховички очень годятся к столу. Правда, выглядят неаппетитно - чернеют при жарке. Но вкус у них настоящий, грибной. А добавить помидорчиков да сметанки - от стола за уши не оттащить.
      Грибы в свой сезон - неплохая добавка к столу. И не только в сезон. Суп из сушёных грибов зимой - самое яркое воспоминание о лете. А солёные грузди и волнухи очень уж идут к своей картошечке, особенно жареной! Кстати, за болотом на сопке, на каменистых склонах в березняках, как раз и можно набрать волнушек. Да ладно волнушки… Груздь! Вот что! Далековато, правда, но груздь того стоит…
      Или по березнякам вокруг нашего дачного посёлочка пробежаться, обабков поискать? Это поздние подберёзовики. Они выглядывают из сочного зелёного мха тёмно коричневыми, почти чёрными шляпами. Скользнёшь рукою в мох, а там толстая ножка во всю ладонь длиной. Вот обабки на сковороде белыми остаются.
      А за карьером в старом сосновом лесу среди брусничника попадаются могучие подосиновики. И шляпы, и ножки у них чистые, не порченные червями. В это время мушка, что откладывает в грибах личинки, уже не летает. Из личинок появляются червячки. Мушка садится на середину ножки гриба. Возьмёшь гриб - у основания он чистый, разрежешь ножку пополам - вся червями изъедена. Ножка у гриба вкуснее шляпки, потому червяки и едят её. Червяки не дураки, знают, что есть! Я тоже больше ножки люблю.
      Что интересно: подосиновики, а растут здесь между сосен, в брусничнике - издали видны их красные шляпы. Потому и называются красноголовиками.
      Карьер, за которым сосновый лес с красноголовиками, образовался, когда дорогу у нас отсыпали. Место тут болотистое, грунта много ушло, и карьер большущим оказался. Дно и склоны заросли травой и мелким кустарником. На склонах в хорошие годы маслятки с коричневыми блестящими шляпками сидят ждут, когда их заметят. Да недолго ждут: дом моего соседа дяди Миши - у самого карьера. Он их быстро замечает. И правильно. Не зря же мы зовём этот карьер дядимишиным!
      Можно походить по нашей горушке, что сразу за ручьём. Там всё есть, кроме груздей. Но сейчас сухо, на горушке только горькушки рассыпаны да гнилые подберёзовики. Но вот если спуститься по её левому склону, то на границе с болотом в кустарниковых зарослях среди травы должны рыжики появиться. И не подумаешь, что они там могут быть. Потому никто и не знает об этом. Сколько я ни ходил в окрестных лесах, больше нигде их не встречал. Мы с Муравьёвым вместе их там случайно обнаружили и вместе за ними ходим. Но сейчас Сергей в командировке в Питере. Можно с сыном идти. Да, точно, надо рыжики посмотреть.
      Роса с листьев уже сошла, а на траве ещё осталась. Ну ничего, всё равно сапоги надевать.
      Можно сына будить:
      - Эй, грибничок, просыпайся! Грибы лезут и пищат, пищат и лезут.
      - А может, попозже?
      - Нет-нет, сейчас пойдём. Одевайся, чай уже готов.
      С пластмассовыми ведёрками мы шли по лесу - я впереди, сын, поотстав, сзади. В основном здесь были молодые деревья - ёлки, сосны, кустистые берёзы. Старый, хороший лес давно вырубили, только развалившиеся пни остались.
      Вдруг метрах в пяти от меня взлетела крупная птица, захлопала крыльями; отлетев в сторону, опустилась в траву. "То ли больная, то ли подранок, - подумал я. - Нет, не подранок, охотничий сезон ещё не открылся".
      Сын бросился за птицей. Она снова взлетела неуклюже, потом упала в траву, снова взлетела, снова упала…
      - Папа, папа, давай, лови, у неё, наверное, крыло сломано. Мы полечим.
      Птица всё так же, поднимаясь и опускаясь, отлетала всё дальше, пока вовсе не пропала.
      "Да это же куропатка, - догадался я, - специально уводит от гнезда, притворяясь раненой".
      Я прошёл ещё пару метров. Из того места, где взлетела куропатка, поднялись ещё три, поменьше - дети - и, пролетая низко над травой, исчезли среди деревьев.
      Прибежал запыхавшийся сын.
      - Ну чего ж ты, вдвоём поймали бы. А теперь она погибнет в лесу…
      Я объяснил ему, почему куропатка так летала. Сын слушал и удивлялся:
      - А кто её научил этому?
      - Да никто, сама жизнь когда-то давно научила выживать. А теперь это по наследству передаётся.
      Рыжиков у болота не было - видать, не их год был. На обратном пути в солнечных березняках мы наискали хороших, крепких обабков. Сын радовался:
      - Смотри, папа, это настоящие белые грибы, видишь: на разрезе белые.
      Я не стал его разочаровывать. Тем более что у этих обабков и шляпки и ножки на срезе были действительно белые.

Если я уезжаю куда-то в среднюю полосу или ещё южнее, почему-то вспоминаю не Кандалакшу с её улицами, не свой дом и в общем-то симпатичный двор и, конечно, не больницу, где работаю, а вспоминаю Медвежку. Вспоминаю сопки, окружающие наш дачный посёлочек, Мёртвое озеро без рыбы. Да и какое же оно мёртвое - утки-то в нём плавают! И ондатры водятся, и жуки-плавунцы по воде бегают, и лягухи квакают по берегам. Вспоминаю лес с грибами и ягодами. И, конечно, свой дачный участок. И дом. А как же! Я сам его построил.
      Вот удивительное дело: дача у меня в Медвежке по времени в два раза меньше, чем живу я в Кандалакше, а вспоминаю Медвежку… Ну, наверное, понятно, почему: здесь нет городских забот, докторских беспокойств. Потому, что очень уж здесь красиво. Потому, что отдыхаю здесь. Целый день тружусь, а отдыхаю. Удивительно, правда?
      Чаще вспоминаю летнее время, когда солнышко круглосуточно: ложусь спать - оно светит, утром просыпаюсь - оно светит, только с другой стороны. Вон какой длинный путь с запада на восток проделало, не заходя за горизонт, пока я спал.
      Осень, конечно, вспоминается меньше, особенно поздняя, серая, дождливая, и почему-то жалко её. Ну, не саму осень, а землю с пустыми грустными грядками, голый лес. Ёлки хоть и зелёные, но стоят скучные, опустив ветки.
      А в начале сентября, когда солнце уже всходит и заходит, ночи выдаются такие чистые и ясные! Луна огромная медленно движется, перекатываясь с вершины одной сопки на другую. Серебряный свет её падает на берёзы, и они словно оживают… А тёмные, высокие пирамиды елей - замирают.
      Тихо-тихо в лесу, тихо во дворе, тихо в доме.
      Всё небо в звёздах, крупных, ярких. Звёзды как будто развешаны на невидимых нитях, они мерцают, и в полной тишине слышится тихое потрескивание. Это, наверно, высоко-высоко в небе, в бездонном космосе между звёздами происходят электрические разряды.
      А может, это уже первый морозец из болот крадётся и тихо потрескивает?
      Прямо надо мной, над моей Медвежкой - Большая Медведица, и Малую тоже можно увидеть, и Полярную звезду, и созвездье Гончих Псов. А где-то там, в небе, большие планеты, например, Марс, Юпитер с его спутниками…
      Я тоже чувствую себя такой планетой. А мои родные и близкие движутся вокруг меня, как спутники, каждый по своей орбите. Где бы я ни был, всегда чувствую их присутствие, что бы ни делал, всегда думаю о них, думаю: а как они на это посмотрят? правильно я поступаю или нет? На более далёких орбитах вращаются мои друзья, приятели, коллеги. Даже люди, неприятные мне, даже недруги. Они периодически всплывают в моём сознании, тем самым удерживая меня от необдуманных поступков. Я учусь у них, как не надо делать… Вот и получается, что в своих отношениях с людьми я как планета со спутниками. И так каждый человек. И вы тоже как в космосе. Вокруг вас папа с мамой, бабушка с дедушкой и другие люди. И тот, кто вас обидел, и тот, кого вы обидели.
      Сейчас я очень далеко - в Пятигорске. Смотрю на склоны горы Машук, а думаю о сопках, что окружают мою Медвежку. Уже конец сентября, осень. Но здесь листья только начинают желтеть, а там, на Крайнем Севере, они уже облетели. Там скоро начнутся снега и морозы. Вся природа готовится к долгой и холодной зиме. И птицы, что не улетели на юг, и звери. А медведи, уже, наверное, нагулявшие достаточно жира, ищут сейчас место для зимней спячки, где-нибудь в буреломах, под корнями вывороченных елей. Они знают, где искать. Облюбует мишка себе местечко и, как только начнутся снегопады, завалится в берлогу и уснёт, согревая дыханьем ступни своих мощных лап. Там, на ступнях, у него нет шерсти, вот они и мёрзнут. Потому и говорят: медведь зимой лапу сосёт. Это он её греет.
      И Медвежка моя уснёт, засыпанная толстым снежным покровом. Уснёт тихо и покойно до будущей весны, до встречи со мной.

[начало] [в пампасы]