Я – идиот.
Вообще-то меня зовут Вова...
Идиотом меня называет мачеха, когда отца нет дома. Его часто нет дома. Он
всё время работает. Чтобы заработать много денег.
Идиотом я был не всегда. Раньше у меня была мама. Но она умерла. Её убил
какой-то маньяк три года назад. Папа долго пил. А потом появилась эта…
Люська. И теперь мы живём втроём.
- Руки мой быстро и обедать!
- …
- Ты слышал меня? Особое приглашение требуется?
- …
- Чего ты там мычишь? Идиот, прости господи…
Вот, слышали? Опять…
Я Люську никак не называю. Никак. Просто «ты». Это за «идиота» и вообще…
- Жуй тщательней, чего опять кусками глотаешь?
- …
- Чего молчишь-то? Скажи хоть – «вкусно, спасибо»… Нет, молчит!
Разговаривать ещё не разучился?
- Нет...
- О, надо же! Соизволил вымолвить словечко! Ну давай, продолжай разговор!
- А когда я к бабушке поеду?
- На следующей неделе. Так что готовься давай!
Ура! К бабушке! Чего мне готовиться, я всегда готов!
Деньги, заработанные папой, тратились на Люськины шубы и постоянные
турпоездки. «Я тебе покажу мир», - сказала Люська отцу, когда переехала к
нам жить. Папа радостно кивал, а я удивлялся: чему радоваться-то? Люськины
слова звучали точь-в-точь как угроза вечно пьяной мамаши Серёжки Сафронова
«Я вам покажу кузькину мать!».
На время турпоездок меня сплавляли к бабушке в деревню. И неважно – были ли
это каникулы или самый разгар учёбы. Люська работала в поликлинике, и
липовыми справками я был обеспечен всегда.
Бабушка моя, Ольга Филипповна, мамина мама, была доброй. Немножко странной,
но доброй. Боже, как от неё пахло! Хлебом, молоком, земляникой и жареной
картошкой. Жарить картошку так, как жарила её моя бабушка, не умеет никто в
мире! Я в этом уверен.
Когда из жаркого зева русской печи извлекалась огромная чёрная сковорода с
ароматным картофелем, покрытым румяной корочкой, начинался пир. На весь
мир. Горячая картошка, мягкий хлебушек и охлаждённое молоко от бабушкиной
Зорьки – что может быть вкуснее! А землянику с молоком вы когда-нибудь
пробовали?
- Чего расселся? Поел – кыш из-за стола! На вот тебе рубль, в магазин за
сахаром сходи… Да не задерживайся нигде, чтоб я не беспокоилась… Район-то
новый…
«Беспокоилась»... Я с удивлением взглянул на Люську. Она беспокоится? Обо
мне? Да не может такого быть…
А район и вправду был для меня новым. Мы переехали сюда неделю назад – отцу
наконец-то дали квартиру в белой многоэтажке.
- Если бы не я, – заявила тогда Люська, – сидел бы в своей однокомнатной до
скончания века.
Не знаю точно – так ли это. Но о том, что Люська закатила грандиозный
скандал в профкоме завода, где трудился отец, я слышал. Весь двор шептался
об этом. Целый месяц. А потом мы переехали. Несколько дней я ездил через
весь город на занятия в свою старую школу. На гремучем трамвае. Пока не
наступили каникулы.
После каникул придётся привыкать к новым одноклассникам...
- Эй, мечта дурдома, вали сюда!
Я остановился. Под раскидистыми ветвями боярышника на деревянных ящиках
восседали четверо парней-старшеклассников и азартно резались в карты. В
траве у них под ногами валялись две бутылки из-под портвейна.
- Иди-иди, фига ли встал?
- Чё надо? – спросил я, осторожно приближаясь к гоп-компании.
- Чего-чего?.. – Физиономии всех четверых с любопытством повернулись ко
мне. – Ты как разговариваешь со старшими, чморик? А ну-ка, попрыгай!
- Зачем?
- Прыгай давай, не понял, что ли? Ногой помочь?
- Всё? – Я пару раз подпрыгнул.
- Ты откуда такой взялся на нашей улице? Чего-то я тебя не припомню… - Один
из парней бросил сигарету и потягиваясь встал.
- Это теперь и моя улица… Я в том доме живу.
- Ого… Сосед, значит… – Парень криво усмехнулся. – Судя по авоське, в
магазин собрался?
- Да.
- А мелочь почему не звенела, когда прыгал?
- У меня рубль… Вот… – Я выудил из кармашка шорт скомканную бумажку.
- Рубля нам много, а вот полтинник в самый раз… Ты в магазин зачем?
- За сахаром.
- Покупаешь полкило, на обратном пути отдаёшь нам сдачу… Понял?
- А как же…
- Нет, ты собираешься с нами дружить?
- …
- Ну вот. Давай мухой, одна нога здесь, другая там… Тебя как звать-то,
мамкина радость?
- Меня Вова зовут… И я не мамкина… У меня нет мамы…
- А эта белобрысая коза, она тебе кто?
- Мачеха.
- Как в сказке прям… Я – Валерка, это – тёзка твой, Вовка Глумов, по-нашему
– Глум, а это – братья Колобовы, Колобки… Усёк? Всё, Вован, давай, лети…
Колосники горят…
- Завтра к бабушке поедешь… – Отец выглядел уставшим. – Готов?
- Конечно… А вы куда?
- В Болгарию… Ну всё, спи давай. – Он встал, подошёл к двери и протянул
руку к выключателю. – Слушай… А ты почему Люсю мамой не зовёшь? Ей обидно.
Она заботится о тебе, готовит, стирает…
- Папа, ты что такое говоришь? – Я аж привстал на кровати. – Она же мне не
мама…
- Ладно… А сдачу от магазина куда дел? Куришь?
- Нет… Потерял... Папа, а ты маму помнишь?
- Помню… Спи…
А я уже начал маму забывать. Я помнил её причёску, её руки, тепло её тела и
запах. А вот лицо…
Я тихонько выбрался из кровати и на цыпочках прокрался в гостиную, где в
коробке из-под обуви хранились наши семейные фотографии.
Коробка стояла на полу. Перед ней с фотографией в руках прямо на полу сидел
отец. Спиной ко мне. Услышав шорох, он резко обернулся. Готов поклясться,
что в его глазах блеснули слёзы.
- Ты чего здесь? А ну быстро в кровать, а то ремень возьму!
Ремня я боялся не очень – не сопляк ведь какой-нибудь… Но послушно
развернулся и шмыгнул в свою комнату.
«Бабушка-а-а, привет! Завтра увидимся…» – радостно подумал я, засыпая.
II
Автобус в бабушкину деревню приезжал ночью. Но мне было не страшно – дорогу
к её дому я бы нашёл и с закрытыми глазами.
Я весело шагал по тёмным деревенским улицам, прислушиваясь к брёху собак и
освещая себе путь маленьким фонариком, предусмотрительно захваченным из
дома. Почему в деревнях так темно? Темноту, казалось, можно было рассечь
лучом фонарика. Как густой кисель ложкой.
Сзади послышался рокот мотоцикла. По сонным домам и заборам заметались
отблески фар.
Я сошёл с узкой тропинки и обернулся, ожидая, пока мотоцикл проедет мимо.
Но он остановился прямо передо мной, гневно фыркая и слепя ярким светом.
- Ты кто? – дерзкий мальчишеский голос из темноты.
- Я человек, а ты? – ответил я, прикрывая рукой глаза от нестерпимо яркого
света.
- А это что у тебя, спиннинг?
Я промолчал, крепче сжимая в руке новенький спиннинг, торжественно
вручённый мне отцом сегодня утром. Не видно, что ли?
- Дай посмотреть… – Из темноты неожиданно вынырнул мальчишка чуть постарше
меня.
Судя по тому, что мотоцикл всё ещё фыркал, за рулём был кто-то другой.
- Посмотри… – Я протянул спиннинг пацану. – Эй, ты куда?
- Щас... – раздалось из темноты. – Поехали!
- Куда поехали? Эй! А спиннинг? – Ослеплённый, я бросился следом. – Стойте!
- Приехал к кому? – Другой голос, мальчишеский, но более взрослый,
ломающийся.
- К бабушке… К Ольге Филипповне… Спиннинг отдайте, гады!
- Кто гады? Наваляем ведь ещё… – Опять первый голос. – Поехали, Петруха…
- Отдай ему спиннинг…
- Ты чего? Поехали!
- Отдай, сказал! – Звук невидимой в темноте затрещины прозвучал для меня
как музыка.
Я схватил протянутый из темноты спиннинг и облегчённо вздохнул – фара
наконец-то отвернулась от меня, оставив в глазах медленно исчезающие круги.
Движок мотоцикла взвыл, и ночные хозяева деревни, умело развернувшись в
узком переулке и обдав меня вонючим дымом, стали удаляться.
- Вовша? Ты чего так долго? – проворчал дед, отпирая калитку. – Я уж
навстречу хотел идти.
- Да… воздухом дышал… – соврал я, с разбегу бросаясь на шею бабушке,
стоявшей на крыльце.
Деревенское утро… Первыми, разумеется, просыпаются петухи. За ними собаки и
коровы, провожаемые в стадо. Щелчки бича, хоровое мычание и обыденное
«ку-у-да, зараза!» – так здорово...
Я сладко потянулся в кровати и открыл глаза. Крашеный деревянный потолок с
ввёрнутым для люльки крюком… В люльке, подвешенной к этому крюку, когда-то
качалась мама…
За перегородкой, у печи, звякнул ухват. Бабушка! Когда она спит?
- Баболя, ты картошку пожаришь сегодня? – поинтересовался я, гремя
металлическим соском рукомойника. «Баболя» – нечто среднее между «бабулей»
и «бабой Олей».
- Пожарю, пожарю…
- Ольга Филипповна! – В дверях возникла непонятного возраста женщина в
ватнике и платке. – Помоги! Второй день не встаёт моя Пеструха…
- А зверетинар что? – Так бабушка называла местного ветеринара.
- Руками разводит да матерится, ты же его знаешь… Христом богом молю,
помоги…
- Да не реви ты, заполошная… Пойдём…
Бабушка лечила животных. Коров. Не часто и не всех. Но лечила.
Однажды мне даже посчастливилось наблюдать этот процесс. Он состоял из
одних поглаживаний и нашёптываний. Как правило, коровы исцелялись от своих
странных болезней. Но опять же не все. Время от времени бабушка, устало
поднявшись с колен от очередной бурёнки, строго говорила хозяйке: «Не
жилица она, Клавдия. Через два дня отойдёт». Бабушка никогда не ошибалась.
Поэтому обращались к ней в самых крайних случаях. Кому охота услышать такое
про свою кормилицу?
Вернувшись домой после исцеления страждущих животных, бабушка долго не
могла ничего делать. Усаживалась на стул посреди горницы и отсутствующим
взглядом смотрела на закопчённые иконы, висящие в углу под потолком. Иногда
мне казалось, что она спит с открытыми глазами.
Кстати, Вовой меня назвали в честь старшего бабушкиного сына, маминого
брата, погибшего молодым. На берегу замёрзшего пруда осталась лишь открытая
школьная сумка, в которой Володя носил те самые злополучные коньки…
- Вовша! Я покосы поехал смотреть, ты со мной? – спросил дед, надевая
кепку.
- Конечно!
Мы неторопливо катили по деревне на дедовом мотоцикле «Иж-49» с ручкой
переключения скоростей на топливном баке. Говорят, модель этого самого
мотоцикла мы слизали с трофейных немецких BMW, состоящих на вооружении
вермахта.
Старинные дома проплывали мимо, обдавая запахами. Здесь, похоже, пекут
пироги... А здесь жгут что-то в огороде... А здесь, видимо, убирают
навоз...
- Здорово, Кузьмич! – приветливо машут деду соседи. – Внучок приехал?
- Здорово! Он, старшой… Вовша!
- Здорово, Кузьмич! Никак Володька с тобой?
- Здорово! Он самый…
- Вырос как… Жаних!
- Привет, Кузьмич! – весело скалятся у водоразборной колонки две стройные
молоденькие барышни с коромыслами на плечах. – Куда собрался? Молодца-то
оставь нам, старый хрыч!
- Эх, вертихвостки! Вот слезу сейчас да коромыслом поперёк спины…
- Слезу… Езжай-езжай давай! Эй, красавчик, пойдём с нами! На сеновал али
ишо куда…
- Шалавы… – ворчит дед, пряча улыбку.
- Кузьмич! Ты куда это? – Неопрятного вида мужик с ружьём в руках у ещё
более неопрятного дома.
- На кудыкину гору…
- Дед, а чего он с ружьём по улице ходит? – кричу я деду в ухо.
- Да это Васька-бобыль… Ненормальный он… Накупит в городе патронов, потом
выпускает свою овчарку в огород… Видал, какой огород у него? –
полуобернувшись, на ходу объясняет мне дед. – Лебеда одна… Выше тебя! Так
он собаку в огород выпускает, садится на крыльцо и стреляет по ней… где
лебеда пошевелится… Изверг…
- Зачем стреляет? – Я поражён до глубины души и не верю собственным ушам.
- Да самогонка всё… Гонит, пьёт да стреляет – вот его три дела в этой
жизни… Так, нам направо… В лавку за хлебом заедем по пути.
Лавка – это деревенский магазин, а деревенский магазин – не просто магазин.
Это место свиданий, заповедник сплетен и слухов, полигон для ребячьих игр.
Очередь терпеливо ждёт, когда из пекарни привезут хлеб. Занял очередь и
можешь не торчать в выкрашенном в скучный синий цвет торговом зале.
Окликнут, когда очередь подойдёт... В общем, занял – и ищи себе компанию по
интересам.
Знали бы вы, какой вкусный хлеб в бабушкиной деревне! О таких тонкостях его
приготовления, как ручной замес и берёзовые угли, даже говорить не буду.
Это понятно и так…
- Привет!
Знакомый голос. Я оглянулся. Передо мной, насмешливо склонив голову к
плечу, стоял мальчишка. Тот самый, ночной. Покушавшийся на мой спиннинг.
- Привет, – ответил я без всякого энтузиазма.
- А ты не трус… – Мальчишка лихо сплюнул под ноги. – Меня Ильёй звать…
- Володя. – Я пожал протянутую руку.
- На рыбалку ходил уже?
- Нет пока…
- Завтра пошли? Я тебе Щурячьи ямы покажу. Там щуки есть… – Илья покрутил
головой, – вот с этот столб…
- С этот? Ну ты и врать…
- Мажем? – Снова протянутая рука.
- Чего?
- Ну... спорим, что есть?
- Спорим…
- Завтра утром, в шесть. Я к вам зайду. Не проспи!
- Как ты там? – Голос отца в телефонной трубке был тих, но как-то
неестественно бодр.
- Я нормально! Как вы? – кричу в ответ. Ну и связь…
- Тоже неплохо. Люся тебе привет передаёт.
- Угу.
- А ты ей передать не хочешь?
- Передай…
- Что? Не слышу! Погоди, она сама что-то хочет сказать…
Этого ещё не хватало.
- Ну здравствуй! Ты бабушке деньги отдал?
Ох, ё-моё… Забыл! Сатиновый конвертик с деньгами пришит к моим джинсам
изнутри. Чтоб не потерял и не украли.
- Передам сейчас…
- Вот здорово! Ты же уже два дня там! Нет, Владимир, ты всё-таки идиот!..
Чего?.. Если это правда… И не выхватывай у меня трубку!
- Вова! – голос отца. – Ты там руки мыть не забывай. И в пруду часами не
торчи!
- Ладно! Ну всё, пап, мне пора, ждут меня! Пока!
- Пока…
III
Вы знаете, какие в деревнях грозы? Полное ощущение, что от следующего
раската грома дом раскатится по брёвнышкам. Может быть, отсюда и само слово
«раскат»?
Мы втроём – я, Илюха и Светка Огибенина, наша соседка, сидим в уютных
сенках Светкиного дома и листаем журналы «Нива» и «Русскiй паломникъ»,
обнаруженные в кладовке огибенинского дома. Журналов много, целая стопка.
Мы читаем вслух самые смешные, на наш взгляд, фразы и хихикаем.
- «Роскошный каталогъ семян семеннаго депо Ю. К. Роте въ Одессе. Магазинъ
по Преображенской улице. Угол Дерибасовской, в доме Менделевича».
- «Врачъ желаетъ купить хуторъ или усадьбу въ деревне. Условiя: южная
полоса Россiи; почта не далее 5 вёрстъ, врач не ближе 15. За указанiе
такого места при покупке 200 рублей».
За окнами бушует отчаянная летняя гроза. Всё сверкает, гремит, гнётся от
шальных порывов дикого ветра. А нам хорошо. Мы сидим втроём на старинной
кровати и читаем:
- «Капсюли дезодоратъ. Для уничтоженiя зловонiя въ комнатахъ, детскихъ,
спальняхъ и т. п.».
- «Если вы играете на рояле или поёте и желаете получить безплатно
декабрьскiй номеръ, то подпишитесь ещё до Новаго года на «Нувеллистъ» –
нотный журналъ для фортепiано и пенiя».
- «Ювелиръ К. И. Бокъ, бывшiй бюлеръ. Изготовляетъ ордена, знаки учреждений
всех ведомствъ и жетоны».
- «Урбана – безвредная краска для волос и бороды! Безъ ляписа!»
Что такое бюлеръ или ляписъ мы, конечно, не знаем. Но нам всё равно весело.
Бабах!
БАААААААААБААААААААААХ!
Нам показалось, что дом подпрыгнул. А может, так оно и было. Запахло чем-то
невкусным и угрожающим. Мы переглянулись, бросили журналы на пол и кинулись
в дом.
На пороге горницы ошарашенно остановились. Дядя Коля, Светкин отец, сидел
на диване, тупо глядя куда-то вдаль, а в руках его горела развёрнутая
газета.
Как мне объяснил потом папа, провод для заземления телевизионной антенны
обладает огромным сопротивлением. Толстый антенный кабель заходит в дом с
крыши, от антенны, и приходит к телевизору. А поскольку грозы в деревне не
редкость, в каждом доме есть заземление. Это такое же гнездо, как в
телевизоре, только на стене. И провод от этого гнезда уходит в землю. А по
этому проводу туда же уходит ток. Так вот, у дяди Коли этот провод был
тоню-ю-ю-сенький...
Когда началась гроза, дядя Коля выключил телевизор, выдернул антенный
кабель и вставил его в гнездо на стене. Всё по правилам. Потом взял газету
и уселся на диван как раз напротив телевизора – почитать. И в этот момент в
антенну жахнула молния!
Молния – это… Ну, я точно не знаю, но думаю – это тыщи вольт. А может –
миллионы. Или ещё больше... И вот эти самые миллионы не смогли протиснуться
в землю по тонюсенькому дяди-Колиному проводу, начали глупо толкаться и
расплавили заземление. И из гнезда на стене жахнула вторая молния. Прямо в
электросчётчик, который у Огибениных находился над диваном. От счётчика
осталось только основание, прикреплённое к стене. А газета загорелась
оттого, что, наверное, молния её слегка задела. Краешком.
Светка опомнилась первой. Вырвала из рук дяди Коли газету и бросила на пол.
Под подошвами Светкиных тапок противно хрустели какие-то колёсики и
пружинки из разлетевшегося по всему дому счётчика.
Огибенин начал что-либо соображать и разговаривать где-то часа через два. А
слух к нему вернулся только через неделю.
- Вовша, тут такое дело…
Я оторвался от вкусного куста крыжовника и вприпрыжку подбежал к деду.
- Что, дед?
Дед внимательно разглядывал свои картофельные плантации. Я взглянул туда
же. Ого! Целых два рядка молодой картошки были выкопаны. Выкопаны нагло и
неаккуратно. Всюду беспорядочно валялась ботва и виднелись следы сапог.
- Это кто выкопал?
- Не знаю пока.
- Украли? Дед, а как можно в деревне друг у друга картошку воровать? Ведь
все же сами садят!
- Видимо, не все… Вот что, Вовша… Иди на улицу, к воротам, там играй. Как
увидишь, что Васька-бобыль идёт, сразу мне скажешь. Помнишь, мы его видели?
- Помню… Думаешь, он?
- Иди…
- Дед! Дед! Идёт! Пьяный опять!
- Да он тверёзым и не бывает.
Дед подошёл к воротам. Ого! Что это? В руках у него была самая настоящая
винтовка! Трёхлинейная!!! Словно не замечая меня, он уселся на лавочку у
ворот и принялся деловито чистить винтовку.
- Здорово, Кузьмич, – промычал Васька и громко икнул. – На охоту собрался?
- Да, хочу пострелять по зверушкам… двуногим. – Дед поднял винтовку и
посмотрел сквозь ствол на солнце. – Которые картошку повадились жрать у
меня в огороде…
- Кузьмич, ты это… – Васька опять икнул. Мне показалось, что он как-то
сразу протрезвел. – Ты это…
Не закончив фразу, Васька побрёл дальше. Дед посмотрел ему вслед и поднялся
с лавки.
- Пойдём, Вовша. Никуда больше не денется наша картошка.
- Дед, а откуда у тебя винтовка? Ух ты, как новая… Дай подержать…
Я обалдел от восторга, ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия.
Вот это да!
- А она заряжена?
- Нет, конечно. Разве б я тебе заряженую дал?
- А откуда она у тебя?
- Так… запасы… – Дед усмехнулся. – Тут такое творилось у нас… Потом
расскажу. Посмотри-ка лучше, кто это там в конце улицы?
Я обомлел. По направлению к нашему дому шла Люська!
- Ольга Филипповна, я тут консервов привезла разных…
- Баболя! Я на рыбалку! – заглянув в дом, крикнул я.
- Кто ж среди бела дня рыбачит? – улыбнулась бабушка. – Иди-иди…
Когда на закате я заявился домой, Люська всё ещё была там. И чего сидит?
Отдала бы консервы свои да уматывала домой…
- Володя, проводи Людмилу. – Бабушка сказала это таким тоном, что я и
вякнуть не посмел.
Всю дорогу до автобусной остановки я молчал, сбивая прутиком головки
ромашек. Люська болтала без умолку, рассказывая про Болгарию.
Автобус уже ждал на остановке. Мы задержались у открытой двери.
- Ну всё, – виновато улыбнувшись, сказала Люська. – Поеду я…
- Пока. – Я развернулся, чтобы идти домой.
Люська остановила меня, мягко ухватив за руку.
- Скажи, Владимир… за что ты меня ненавидишь?
- Я не…
- Не ври, пожалуйста…
- А чего тебе надо? Откуда ты взялась? Оставь нас вдвоём с папой! Нам
вдвоём лучше… – Я умолк. Как давно я хотел сказать ей это! Но запал, с
которым я начал говорить, вмиг куда-то улетучился.
Люська долго смотрела на меня. Подбородок её начал едва заметно дрожать.
- Идиот… – еле вымолвила она и кинулась в автобус.
IV
- …А родители моих родителей жили на Украине. Неплохо жили. Но тут
беспорядки крестьянские случились вроде… Восстания всякие… Сожгли
имение-то, разорили… – Дед пошевелил кочергой дрова в печи. – А тут гонцы
от Демидовых. Поехали, мол, к нам, на Урал... Золотишко мыть. На золоте
спать будете, с золота есть…
- И поехали?
- Поехали, отчего ж не поехать, коли посулы таковы… И вправду зажили
неплохо. Дед мой в конце концов горным мастером стал, а отец на прииске
золотом – начальником драги!
- Чего-чего начальником?
- Драги… Это машина такая золотомоечная. Огромная… Видал, у нас по реке и
по пруду островки повсюду? Её работа. – Дед замолчал. В глазах его прыгали
отблески пламени, похожие на солнечные лучики, отражённые золотом.
- А потом?
- А потом власть пришла. Серьёзная, советская. В кожаных тужурках и с
маузерами… Мне годиков семь было. Приставили они маузер к моей голове и
говорят отцу: «Отдавай золотишко, которое у буржуев наворовал-припрятал… А
не отдашь – порешим мальца!» Меня то есть…
- Отдал?
- Да откель у него? Хитрить и воровать себе дороже было. Честный он был,
отец… Увели его тогда… И больше я его не видел…
- А винтовка откуда?
- А ну спать, полуночники! – В дом вошла бабушка. – Кто-то на рыбалку по
зорьке собирался…
- Де-ед, расскажи…
- Потом расскажу. Слыхал, что бабушка сказала? Иди спать…
Наконец-то я попал на эти самые Щурячьи ямы. Щук «как тот столб» здесь,
конечно, не оказалось. Но поразительные экземпляры всё же попадались.
Одну я чуть не поймал. Руками. Она, почти двухметровая, с позеленевшей от
возраста спиной, грелась на мелководье у берега. Я, думая, что это бревно,
зашёл в воду и уже наклонился было его вытащить и приспособить для
каких-нибудь наших походных нужд, как бревно, лениво шевельнув хвостом,
ушло в глубину.
- Вот поймать бы такую! – настраивая спиннинг, восторженно поведал я об
увиденном Илье и его старшему брату Петрухе.
- Зачем? – захохотал Петруха. – Пусть живёт. Её всё равно есть нельзя. Как
резина…
- А ты пробовал?
- Конечно… Не веришь – у бабушки своей спроси. Она всё знает... Колдунья
она!
- А ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – спросила меня Светка Огибенина,
умело насаживая наживку на крючок.
Болтая в воде ногами, мы сидели с ней на влажном деревянном плотике, где
местные бабы периодически полощут бельё, загорали и таскали ершей. Ерши
были глупые и жадные, не боялись даже шума от наших ног. Мы поймали их уже
около сотни. Большой проволочный садок был почти полон. Снизу под садком,
если его поднять, висела длинная сопля слизи. Говорят, в этой слизи и есть
тот самый шикарный ершовый вкус.
- Не знаю… Лётчиком…
- А я актрисой… Мы, кстати, уезжаем скоро. В Ленинград… Насовсем.
Я обиженно посмотрел на Светку. Расставаться было жаль. Мы так подружились…
Она решительно встряхнула своими огненно-рыжими волосами и прищурила хитрые
зелёные глаза:
- Ты мне писать будешь?
- Да какая я колдунья! – рассмеялась бабушка. – Глупости это всё. – Она
помолчала, словно вспоминая что-то. – Ты лучше скажи, что за отношения у
тебя с Людмилой.
- С какой Людмилой? С Люськой, что ли?.. Никакие…
- Какая она тебе Люська? – строго взглянула на меня бабушка поверх очков. –
Людмила. А лучше – Людмила Ивановна!
Я хмыкнул.
- Ничего смешного! Отца бы пожалел – долго ему ещё разрываться между
вами?.. Любит она его, любит, понимаешь? – Бабушка вздохнула, сняла очки и
принялась старательно протирать их фартуком. – Мужику без бабы нельзя…
Мужик без бабы – оболтус…
- А я – мужик?
- Конечно. – Бабушка улыбнулась уголком рта. – У тебя же есть баба… Баба
Оля… Я…
V
- …А ещё там привидения водятся… – Илюха понизил голос и оглянулся.
- Ха-ха-ха! – раздельно произнесла Светка. – Старше нас с Вовкой, а в
сказки веришь…
- Я вам точно говорю!
Мы шли к заброшенному огромному дому, стоявшему особняком на самом краю
деревни. Илья предложил исследовать его, и мы со Светкой согласились.
Тёплый ветерок шевелил волосы на наших затылках, всё выше и выше
подбрасывая маленького голосистого жаворонка в небо. Начавшие золотеть
колосья приветливо покачивались. Река, петляющая среди гор, рассыпалась на
сверкающие серебряные блики.
Даже в разгар солнечного летнего дня эта двухэтажная махина пугала своим
видом. Может, Илюха не врал про привидения? К тому же метрах в пятидесяти
за домом начиналось старое деревенское кладбище... Какие мрачные ели росли
на этом кладбище... Они походили на грозных часовых умерших душ. С плеча
одного часового на плечо другого время от времени молча перелетали угрюмые
чёрные вороны.
Продравшись через буйно колючую малину и забравшись внутрь, мы замерли в
изумлении. Внутреннее устройство дома напоминало произведение сумасшедшего
архитектора: какие-то несуразные полуразрушенные лестницы, комнатки,
комнатки, комнатки, с окнами и без… В каждом углу кучи хлама и тряпок.
Среди тряпок там и тут виднелась военная форма без знаков различия.
- А что раньше было в этом доме? – спросил я, озираясь.
- Не знаю я... Сколь помню – он всегда такой... Ух ты! – Илья уже тащил из
недр одной из куч небольшой зелёный ящик. Щёлкнув, откинулась крышка. В
ящике лежали гранаты.
- Ничего себе… – пробормотала Светка, осторожно беря одну за деревянную
ручку. – Это настоящие или учебные?
Она с любопытством осмотрела гранату и вдруг выдернула чеку.
Оттолкнув Светку в угол, я выхватил у неё гранату и бросил в окно. Дом
тряхнуло.
Последнее, что я увидел, – широко раскрытые Светкины глаза и падающая на
меня чёрная полусгнившая балка.
Белый потолок… Белые стены… Я осторожно повернул голову. Положив руки на
тумбочку, а голову на руки, рядом с моей кроватью сидя спала… Люська!
- Пришёл в себя? Ну и славненько, – шёпот с другой стороны. Пожилая
медсестра стояла рядом, поправляя моё одеяло. – Ты её не буди, – зашептала
она. – Умаялась, сердешная… Три дня от тебя ни на минуту не отходила… Пусть
спит… А я пойду. Доктору доложу.
Медсестра на цыпочках вышла из палаты. Я посмотрел на Люську. Её белокурые
волосы покрыли тумбочку лёгкой паутиной, а на щеке остался след от наручных
часов. Осторожно освободив из-под одеяла руку, я поднёс её к Люськиным
волосам и погладил…
Люська вздрогнула, проснулась и с удивлением воззрилась на меня. Какие у
неё, оказывается, синие глаза…
- Вовка! Очнулся! Нет, ты всё-таки иди... Отец чуть с ума не сошёл…
- Здравствуй… – прошептал я.
- Вовка! Как же… – Люська быстрым движением утёрла бегущую по щеке
слезинку. – Тебе девочка звонила какая-то. Вроде из Ленинграда. Кстати, мы
с отцом осенью туда собираемся… Поедешь с нами? Ой… Ты лежи… Поправляйся. Я
побежала отцу звонить…
Я молча смотрел ей вслед.
Помните, в начале я сказал, что я – идиот?
Разве не так?
P. S.
Бабушку Боженька забрал к себе в 1996 году. В июне.
Мы с двоюродным братом Серёжкой приехали в деревню на следующий день.
Бабушкин гроб стоял посредине чисто убранной горницы. Вокруг мрачнели
родственники: наши с Серёжкой дядья, их жёны и как-то разом сдавший дед. Во
дворе тихонько судачили бабушкины подружки.
- Что, Егорьевна, завтра провожать-то будем?
- Нет, Климовна. Слыхала, что Мишка сказал, старший-то Филипповны? Вера,
младшая дочь, из Москвы не успевает приехать до завтра. Сказал – надобно
дождаться.
- Ай-ай-ай…
- Сергеевна, ты пирогов не настряпала ещё?
- Нет, завтра уж займусь, раз такое дело...
- А у меня компот готов. Окрошку кто крошит, девки?
- Дык Егорьевна…
- Помню. Сроблю, сроблю…
Так было заведено. В случае смерти одной из подруг остальные помогали чем
могли. По крайней мере, от кулинарных забот безутешных родственников
освобождали полностью.
Ночевали мы в соседней с бабушкой комнате. Страшно не было. Нисколько. Было
обидно за бабушку и безумно жаль её, хотя мы прекрасно понимали: той жизни,
которую прожила она, с лихвой хватило бы на троих.
Утром я проснулся не от пения птиц, а от какого-то странного шума. Завывал
ветер в трубе.
Я подошёл к окну. Оконное стекло было сплошь покрыто ледяными морозными
узорами.
- Что за шутки? – пробормотал я, процарапывая дырочку во льду.
На улице шёл снег! И не просто шёл – валил! Валил огромными липкими
хлопьями. Угрожающе накренившиеся столбы с трудом удерживали провода,
больше похожие на канаты, по которым мы лазали в школьном спортзале. И
ветер… Ветер словно сорвался с цепи.
- Ничего себе… – пробормотал я, переводя взгляд на тоненькую ветровку и
летние туфли со сплошной вентиляцией, в которых приехал вчера. – Серёга,
вставай! С Новым годом!
Это была та самая знаменитая буря 1996 года, следов которой до сих пор
полно в наших лесах. Но мы-то об этом не знали!
Я схватил трубку телефона, чтобы позвонить домой и предупредить, что
задержусь. Трубка даже не хрюкнула в ответ: провода были оборваны.
О том, как мы с Сергеем, облачившись в телогрейки и болотные сапоги и
утопая по пояс в снегу, таскали от соседей компоты-пироги, о том, как потом
добирались до ближайшего города, рассказывать можно было бы долго… Речь не
об этом.
Хоронили бабушку на следующий день. На санях! В июне!
С трудом добрались до кладбища, отворачиваясь от липкого снега, бьющего в
лицо, и едва удерживая беснующуюся лошадь. Быстро очистили от снега
могилку, уже полностью занесённую.
- Серчает Он… – шептались за спиной старушки-подружки. – Не по-христиански
получилось… Вера-то так и не прилетела из Москвы… Нелётная погода у нас…
Зря день лишний ждали…
- А ну перестаньте! – прикрикнул на них дядя Миша.
Гроб медленно опустили в могилку. И в эту секунду все, кто был на кладбище,
удивлённо подняли к небу глаза: свинцовые тучи стремительно разлетались в
стороны, словно где-то там, наверху, включили огромный вентилятор. Впервые
за последние дни показалось солнце. Жаркое солнце: июнь как-никак… Сугробы,
закачавшись, стали оседать прямо на глазах. На деревьях робко зачирикали
ошалевшие птицы.
- Ого… – пробормотал мой братец Серёжка, скидывая дедову телогрейку. –
Никогда бы не поверил, что такое бывает… Как так, Вовик?
- Не знаю… – Я пожал плечами.
- Глянулась Ему Филипповна, вот и весь сказ… Пойдёмте, помянем как
полагается… – обняла нас с братом старенькая Нина Егорьевна, лучшая
бабушкина подруга. – Э-эх, когда же Он меня-то приберёт?
У каждого человека есть ангел-хранитель. Должен быть. И не один...
Я уверен, что мои ангелы – моя любимая бабушка Ольга Филипповна и мама...
По крайней мере, я очень надеюсь на это…
* Идиот – греческое слово, первоначально не содержащее
даже намёка на психическую болезнь.
В Древней Греции оно означало «частное лицо, отдельный, обособленный
человек». Не секрет, что древние греки относились к общественной жизни
очень ответственно и называли себя «политэс». Тех же, кто от участия в
политике уклонялся (например, не ходил на голосования), называли «идиотэс»
– «занятые только своими личными узкими интересами».
