Славка любил самолёты с детского сада. Он уже во второй класс ходил, а летать на самых сверхзвуковых скоростях, во всех стратосферах ему не расхотелось. Даже наоборот.
      Летал он в любое время года, в любую погоду, днём и ночью. И даже на не испытанных машинах.
      Он проводил бабушку, закрыл дверь на щеколду (мама на работе была), посмотрел в "низкий глазок", дождался, когда захлопнется лифтовая дверь, пошёл на аэродром, забрался в самолёт, сел перед пультом (газовой плитой), взял штурвал (крышку от кастрюли, в которой лежали бабушкины пирожки, ватрушки, плюшки), положил штурвал на колени, задумался, прогоняя в уме программу полёта. Левая рука его лежала на штурвале, правая - парила между кастрюлей и задумчивым ртом.
      Заправщики наполнили баки горючим, освободилась взлётно-посадочная полоса, Славка взял штурвал, самолёт быстро пошёл в разгон, оттолкнулся от земли и по самой крутой кривой рванулся ввысь.
      - У-у! - надрывно ревел мотор истребителя, забираясь в небесные дали и выделывая там фантастические фигуры. - Я и в испытатели пойду, если надо будет, - он закончил очередную фигуру наивысшего пилотажа, а самолёт уже не выдерживал, дребезжали крылья, как крышки маминых кастрюль под парами, барахлил мотор.
      Но машину нужно было проверить во всех режимах.
      Ему наверняка пришлось бы катапультироваться где-нибудь подальше от города, если бы в самую критическую минуту не прозвенел звонок. Он побежал в коридор - в "низком глазке" улыбались Вовка с Борькой.
      - Пошли на стройку, - предложили они, - там песок привезли.
      - Песок и на детской площадке есть, - Славке было не до этого.
      - Полетаем! - Вовка показал на свои кроссовки, осыпанные свежим клейким песком. - Мы уже, видишь?
      Славка не понял, как они летают на песке, но оставил свои дела и быстро оделся.
      Стройка была рядом. Одноэтажная, длинная, накрепко вросшая каменными ногами в рыжую землю. Вокруг стояли старые кирпичные здания, лёгкие панцири лоджий весело мигали мальчишкам солнечными зайчиками. Огромная, на вид мягкая куча песка, не тронутая лопатами, ковшами и даже солнцем, лежала у третьего подъезда.
      - Никогда так не летал! - сознался Вовка. - Американские горки в сто раз хуже.
      - Как летал? - спросил Славка.
      - Оттуда - сюда! - Борька показал глазами на потолок первого этажа, насквозь дырявого.
      Славка увидел в песке глубокие следы кроссовок.
      - Прыгали, что ли? - не поверил он, потому что расстояние от дома до песка было большое!
      - Не веришь? Сейчас покажем.
      Друзья взбежали по ступеням, мелко хрустящим от строительной трухи, на второй этаж; Славка остался внизу.
      - Смотри сам! - крикнул Вовка, но сделал вид, что у него развязались шнурки, опустился.
      У Борьки были шнурки крепкие. Он разбежался, оттолкнулся и с руками, полусогнутыми, разбросанными по сторонам, полетел. Небо было свободно с этой стороны от жёлтых и белых коробок домов, и первые, самые красивые мгновения полёта казалось, что Борька летит в настоящем небе, в вышине. Но небо быстро кончилось.
      - Оп-па-ля! - Борька приземлился, отошёл, отряхиваясь, крикнул Вовке: - Давай! - А Славке оказал: - Дух захватывает, понял?!
      У Вовки куртка была ярко-голубая, глаза - голубые, джинсы - тоже, красиво он летел; приземлился, отряхнулся, сказал:
      - Теперь твоя очередь.
      - А я... никогда прыгать не буду, - буркнул Славка.
      - Поджилки затряслись?
      - Просто я прыгать не люблю, - Славка был человеком смелым, дрался хорошо, это знали все.
      - А мы не прыгаем, мы летаем!
      - Дядя Валера мой прыгнул один раз, потом десять раз на операционном столе лежал.
      - Там же песка не было, сам говорил, - в голосе Борьки почудилось недоверие. - И весна была. Он же поскользнулся, с крыши упал.
      - Борька, я ещё раз! - друзья побежали но лестнице. Славка - за ними.
      Про своего дядю он вспомнил вовремя, потому что отсюда, с пола второго этажа, смотреть на песок было страшно: до него же не допрыгнешь!
      Борька, однако, допрыгнул.
      - У него правая нога на четыре сантиметра короче стала, а он в лётчики хотел пойти. А в пятом классе свалился с...
      - А ну твоя! - Вовка разбежался, и опять красиво он летел.
      - Думаете, я боюсь? - крикнул Славка, но внизу его словно бы не услышали: мальчишки о чём-то тихо говорили, улыбались.
      И это было страшнее всего, потому что Вовка мог сказать: "Пошли на пруд", и они с Борькой оставили бы Славку одного на стройке. Отступать ему было некуда.
      - Эй вы, отойдите! - крикнул он и медленно попятился назад.
      Друзья тут же его зауважали, стали по очереди советовать:
      - Сильней разгоняйся. Первый раз только страшно! Ноги сгибай!
      - Сам знаю, - Славка побежал.
      Бежал он шесть шагов, удачно оттолкнулся, почувствовал лёгкий удар где-то внутри, в том месте, где мама зимой ставила ему горчичники, не успел сообразить, что летит, что ему - нет, не хорошо, но страшно! - как ноги полусогнутые (сами согнулись, он и не вспомнил о них), жёстко воткнулись в мягкий с виду песок.
      - Здорово, скажи! - порадовались за него друзья. - Дальше нас приземлился.
      - Подумаешь, - Славка нехотя стряхнул липкий песок, всё ещё чувствуя в груди неспокойные удары страха, и добавил: - Пойду домой, надо... - чуть не вырвалось у него "полетать".
      - Мне тоже надо, - сказал и Борька, но не уточнил, почему.
      Славка пришёл домой, снял кроссовки, в мягких тапках отправился на аэродром, сел в кабину истребителя, положил штурвал на колени и долго-долго просидел, не двигаясь, на пианинном низком стульчике.
      Его боевой самолёт так и не взлетел почему-то.

У каждого жилпосёловского мальчишки была своя "коронка", свой излюбленный приёмчик.
      Толька Пилюхин, например, сжимая кулак, выпирал средний палец и, судорожно напрягая руки, шипел отчаянно и зло:
      - Ща раскровяню носопырку, будешь знать!
      Выдвинутые вперёд кулаки его имели такой угрожающе-острый вид, что противник, подумывая о своей носопырке, обычно отступал.
      Женька Жнейкин становился в стойку Ричардаса Томулиса (правая рука вперёд, левая - у челюсти), и каждый понимал, что защиту самого лучшего во всех жилпосёловских окрестностях вратаря не пробьёшь, - зато удар от него можно получить в любую секунду.
      Витька Кочуров молниеносным броском кидался в ноги противнику, тянул их резко вверх, заваливал противника на спину, а уж остальное, как говорится, было делом техники. Его брат Колька "пёр буром". Он мог пропустить удар - неважно, главное, войти в клинч, обхватить голову соперника правой рукой, а левой - в зубы ему, в зубы. Федоскин же Колька драться не любил и не мог - тихий он был мальчишка и к тому же очень худой и длинный. Зато ему удалось в совершенстве овладеть интересной техникой бега абсолютно на все дистанции. Приёмчик его заключался в том, что он работал руками в беге. Не так, как обыкновенные спринтеры или стайеры. У них ведь всё просто - маши почаще, может, и победишь. Колька же руками не махал - он крутил ими! Классно у него это получалось. Захочет повернуть направо - крутит левой рукой. И наоборот. "Догоняла"-то мчится как угорелый, прямо, а Кольки там и нет уже.
      Лёнька Савкин был мастером подножек, а потом даже научился делать "вертушку". Он хватал противника за предплечья, дёргал взад-впёред, злил, вынуждая напирать на себя, и вдруг падал на спину, выставив вперёд колено или ногу, через которую мальчишки, ничего не соображая, летели на землю со всеми её камушками. Конечно, было больно, обидно и неприятно: ведь вроде бы падал Лёнька, а упал - ты сам!
      Хорошие были приёмчики у Славкиных друзей, но у него самого - ни одного. И он затосковал: дело-то не простое - изобрести приёмчик! Конечно, можно было взять на вооружение всё, что знали его друзья, которые не отказались бы помочь ему, но такой путь его не прельщал, и он всё лето мучался, искал, изобретал. Да так ничего не нашёл и чуть было не примирился со своей горькой участью, как вдруг в последние дни августа ему совершенно случайно повезло.
      А дело было так.
      Мальчишки часто играли на веранде недостроенных детских яслей во всякие игры: "гуси-лебеди", "расшибалку", "отмерного", домино, "дурачка"… Возились, боролись, прыгали, бегали. Однажды, убегая от Тольки Пилюхина, Славка неожиданно споткнулся, упал, и Толька, перелетев через него, раскровянил свою собственную носопырку. Конечно, он обиделся, но Славка не нарочно упал - у самого на коленке кровь. Так что забыли они про это быстро.
      Но вдруг над мирным мальчишеским царством раздался крик:
      - Опять залезли! Ну я вам сейчас!
      Они - врассыпную. А Славка вновь (не везло ему в тот день) споткнулся и оказался ближе всех к сторожихе. Почуяв лёгкую добычу, та бросилась за ним.
      - Ну я тебе сейчас!
      И он помчался от неё так, как может быть в жизни ни разу не бегал.
      Ничего и никого не замечая перед собой, он работал ногами, как будто это были чужие палки, крутил по очереди руками, вспоминая приёмчик Федоскина, дышал, как пескарь на снизке, еле сдерживая слёзы от обиды и усталости, понимая, что за гонкой следят друзья. Он даже чуть не крикнул: "За одним не гонка - человек не пятитонка!" - сторожиха догоняла его: уже руки её несколько раз лизнули Славкину тенниску.
      - Славка, жми! - крикнул Толька Пилюхин, и тут-то его осенило.
      "Нет, я не буду жать! Я сейчас вам такое покажу!" - сверкнула в голове отличная идея, и в тот самый миг, когда широкая ладонь сердитой тёти уже готова была схватить его за шиворот, он присел на корточки, закрыл глаза и почувствовал (он ничего не видел - только чувствовал), как большое тело реактивным снарядом пронеслось над ним.
      - А-а!!
      Проделав над Славкой сногсшибательное сальто, сторожиха упала на асфальт. Полмгновения он ждал взрыва, потом опомнился, вскочил на ноги и кинулся за угол ближайшего дома, где встретили его друзья.
      - Ну и приёмчик ты изобрёл! - покачал головой Лёнька Савкин, который в последнее время под руководством отца-разведчика отрабатывал "мельницу", а Славка гордо ответил:
      - Главное, момент поймать. Почти как в "вертушке", понимаешь?
      - Понимаю, - сказал Лёнька, и всем стало ясно, как трудно поймать этот "момент" Славкиного приёмчика.

По земле со скрипом, тяжело грохоча железным телом, полз бульдозер. За ним тянулись острые грядки влажной земли и примятая массивным ножом гладь дороги с чётко прорисованными следами гусениц. За пыльными стёклами кабины сидел сердитый бульдозерист: руки на рычагах. Финка блеснула в крошеве земли неожиданно, будто кто-то невидимый и злой всадил её резким ударом в мягкую глину. Мальчишки замерли. Трактор, не замечая их, урчал, фырчал и двигался вперёд.
      Финка! Настоящая, с усами "по-немецки", в рыжей глине: ручка наборная, лезвие длинное, острое.
      - Ух ты! Наверное, какой-нибудь пленный потерял.
      Немецкая финка пошла по рукам. Приятная ручка, гладкая, удобная: "усы" (на полсвастики смахивают) надёжно страхуют ладонь от острой стали. А сталь блестит как зеркало!
      - Бежим! Увидят взрослые финку - отнимут.
      Прибежали мальчишки в овраг, вытерли финку о густую траву (нашенскую, самую зелёную в мире), а на лезвии злое слово: ну точно - фашистское какое-нибудь. Сидят мальчишки в траве, смотрят на них разные одуванчики, "часики", кашки, колокольчики, ромашки, порхают бабочки, зудят мухи да пчёлы, копошатся букашки-таракашки да божьи коровки, дрыхнут в небе облака, и отражается мир этот русский в немецкой стали - страшно!
      - Выбросить её надо! - решили мальчишки.
      Но куда? В речку нельзя - жалко речку. И в землю нельзя. И... никуда не выбросишь финку, вот в чём дело.
      - В уборку! - кто-то догадался.
      Подошли к "уборке", открыли дверь, вздохнули украдкой друг от друга (себе бы такой нож), и булькнула финка в дырку - буль. Туда ей и дорога.
      Вечером, играя у доминошного стола в ножички, услышали мальчишки обиженный говорок дяди Васи-бульдозериста:
      - Ручку из плекса набирал, лезвие из немецкого гаечного ключа точил, руки посшибал: сталь-то "Золинген". А потом закалил её - крепче алмаза стала, честно говорю, и блестела, хоть смотрись и брейся. Где я её посеял?
      Слушали мальчишки дядю Васю, переглядывались: только бы не догадался. А когда стемнело и взрослые разбрелись по домам, сели за доминошный стол, финку вспомнили.
      Всё верно! Потому и ручка гладкая, удобная, что набрал её дядя Вася, мастер на все руки! И сталь блестела, и острая как бритва - что он, не знает, как бритвы затачивать?! А буквы он специально оставил, чтобы показать, какой "зэканский" нож можно сделать из обыкновенного немецкого гаечного ключа. Да он...
      Но в это время прокричало стоголосо: "Вася, домой! Слава, Коля!" - и пошли мальчишки по своим подъездам.
      Грохнули за ними двери двухэтажек, и вскоре в огромной вселенной погасло несколько десятков звёзд подмосковного посёлка.

[в пампасы]