- Камбала, дай контурные по географии.
      - Не дам.
      - И математику.
      - Нет уж, нетушки.
      - Почему это?
      - Потому что тебе вредно, Овчаров.
      - Вредно, когда двундель! Давай, не жилься.
      - Тебе дай, так ты никогда сам знать не будешь.
      - Ну и что?
      - Ничего. Я, может, три часа с уроками сижу, а ты взял и списал. А у тебя еще полкласса.
      - Камбала.
      - Я-то да, а ты выходи, выходи из класса.
      - Да пошла ты.
      - Я дежурная, выйди, я открыла окна. Сказали - всем выйти на большой перемене.
      - Сама выйди. Камбала.
      - А ты кто, Овчаров, ты знаешь? Ты на себя посмотри!
      - Бе-бе-бе. - Овчаров, наглый, побежал по партам, оставляя грязные следы на чужих тетрадях.
      Бася погналась за ним, размахивая веником. Овчаров споткнулся и слетел. И тут она его зацапала за мятый пиджак и от негодования вдруг... укусила. По коридору пронесся вопль. Все прибежали в класс и увидели, что с овчаровского уха капает красное. В страшном оре и суматохе - директор, Овчарова отец, библиотека с аптечкой наперевес - Овчарова мать, уборщица Матрена - бабка Овчарова. Бася смотрела на это спокойно, хотя ей грозили. Ей только жарко стало и слабо держались руки-ноги. Овчарову замотали ухо и увели, а позеленевшей от тошноты Басе еще надо было сбегать за картами, таблицами Брадиса и вообще сильно дежурить. Но директор велел идти в учительскую. Там сидела каменная от гнева училка по кличке Прокурорша.
      - Полюбуйтесь, Раиса Климовна, на свое произведение. Хваленая гордость школы отгрызла ухо моему сыну.
      Директор смачно и солидно кашлял в кулак, поглаживая толстой ладонью лацкан с медалями, как будто это его успокаивало.
      - А пусть он из класса выходит, - тупо сказала Бася.
      - Молчать, - тихо сказала Раиса Климовна. - Он что, говорил про рыбу?
      - Ну да... Ну нет...
      - Какая рыба, вы про что? - Грозно звякнули медали. - Воспитали на свою голову...
      - Марш отсюда, - так же тихо и скованно прошептала Раиса Климовна, - дома разберемся.
      Дома решили "разбираться" с ремнем. Нахлопали бы... Но Антошка вошел, и ремень полетел на пол. Баська как обычно обливалась слезами, но стояла столбом.
      - Мам, ты давай не очень. Сама же потом будешь убиваться...
      - Лучше бы она ему фонарь подставила, чем так! Шакальство какое! - крикнула мать и ушла в сарай за углем.
      - Перепрячься, - сказал в потолок Антоша.
      Бася сгорбила спину, накинула пальто и пошла посидеть на бревна. "Выходит, не за то место, что ли, укусила? Нет бы пожалеть, - тебя, мол, дразнят, ты не слушай. Так еще и ремнем - и за кого? За придурка, одного из самых подлых людей, который всех абсолютно обманывает, ничего не делает, лентяй, только поджигает почтовые ящики... Она злится, что я не как все люди. Она хотела, чтоб я лучше всех была, а я..." Простая мысль стукнулась и стало горячо. "Бьет по работе, будто она директор школы. Но сама же учила..." Иногда Бася понимала наказание. Догадывалась, что за дело. Или в запас. В этот раз она не понимала и пошла сидеть на бревна. Больше не было своего места. Эти бревна лежали в детсадовском хоздворе, там собиралась обычно Басина компания с Садовой. Ларка сразу заметила подружкино зареванное лицо.
      - Знаем, знаем про Овчарова, - говорила она, гладя Басю по плечам с двух сторон, - ему в здравпункте стежок на ухо наложили, теперь не отвалится. Вредный тип, так ему, так. Директоров сынок.
      - Я тоже директорова дочка. Ты, Лара, как вообще с родителями, а?
      - В смысле порки? Никогда не пороли. И не будут.
      - Почему?
      - Я плод любви потому что. Я ж тебе говорила. Отец бросил семью ради матери.
      - Тебе хорошо. А мне неохота с родителями жить. Я хочу жить одна.
      - Не сможешь! - убежденно сказала Ларка. - Из школы придешь, есть нечего. Получка где?
      - Нигде, в бороде. А я бы так и жила, в домике. Давай летом уедем в деревню одни жить? Картошка в огороде, сварим, поедим...
      - Давай. - Ларка нахмурилась. - Утром будем нашей бабке огород полоть, вечером она нам даст молока и хлеба. У меня помада уже есть. На танцы пойдем, там целой шоблой ходят. И малых берут.
      - А пойдем сегодня ночью гулять? Надо же учиться ходить впотьмах, чтобы глаза привыкали.
      Лохматая Басина шевелюра склонилась к плечу подружки. А та откинула косу назад, взяла за плечи и стала качаться легонько, как они в сиртаки качались, когда был вечер дружбы народов со старшими классами осенью... А теперь весна, но холод хуже осени...
      - Ты, Баська, опять ревешь.
      - Тебе бы так...
      - Да ну уж! Хватит вспоминать. Там у нас в деревне такие парни. Сами на тракторах ездят на ферму.
      - Как Михеев?
      - Да ну, еще лучше. Михеев, конечно, красивый, но водится с сушенскими, а они все вино пьют. Сама знаешь.
      - А мы уедем с тобой и будем на тракторах ездить.
      Они загорелись. Ночью надо встретиться в двенадцать... Нет, в три! Чтобы время было совсем глухое. И пойти за парк, за рощу и за пустырь, на берег любимой реки. Послушать, как тяжело плещет вода. Постоять, как стоял Питер Блад, отвергнутый Арабеллой...
      - "Прошу вас удалиться, сударь", - вдохновенно вещала Бася, в чьей усталой башке смешались и двоечник Михеев, и капитан Блад. - Ты, Ларка, помнишь, как она его? "У меня нет таких знакомых. Ведь вы, сударь, - вор и пират!.." Надо же! Теперь директор думает, что я не отличница, а дура... Какая-то Бармалеиха...
      - А Прокурорша... - начала было Ларка, но осеклась.
      Ночью Бася встала без будильника ровно в три часа. Пометалась в поисках толстых носков, потом, не найдя, прокралась в чулках на веранду и там застегнула пальто и ботинки. По улице носился громкий, прямо буреломный ветер. Гнал по дороге коробки, стрелял брошенными калитками. Шторм на море, матросы, тяжелая вахта сегодня... Все хлопало и дребезжало, особенно большой фонарь на столбе на Садовой, где должна была стоять Ларина. Но там никто не стоял, и Бася, дрожа и ежась, как этот самый жестяной фонарь в проволоке, стала прыгать. Потом пошла к дому Лары - долго шла, от всего шарахалась. Из-за почты заорали кошки как свиньи резаные. Ларкин дом спал, кобель за высоким забором бегал отвязанный, значит, Лара не выходила. Подруга называется.
      Бася влезла кое-как на детсадовскую ограду, у которой между штакетинами было большое расстояние, и коричневый капроновый бант, собранный цветком на резинку, прицепила к фонарю. Чтобы Ларка знала! И пошла сама в рощу. Банта больше не было, пришлось повесить на веточку свою варежку. Хрясь! Что-то сзади упало Басе на плечи... А-а! "Что я, это же ветка". Бася замерла, пытаясь унять дрожащие руки и ноги. "Когда я буду жить одна, - шептала она самой себе, - мне будет все равно, кто что подумает. Я не буду бояться... не буду бояться умереть... Я привыкну. Это я сейчас мамина дочка. Как Ларка, как Алка, как Надюшка. А вот не буду, не буду такой. У Блада тоже был домик, тоже мама и папа, но он уехал, уехал. Все настоящие уезжают..."
      Легкий шелест заставил опять озираться. А-а, собака. Чужая маленькая собака, лохматая, похожая на Бульку. Она подбежала, понюхала ботинки и, склонив на бочок ушастую голову, недоверчиво посмотрела на Басю. Та не шевелилась.
      - Собачка... Хорошая... - прошептала Бася. - Ты ничья? Я тоже ничья. Я хочу из дома уйти. Пойдешь со мной? Пойдем, а то холодно, страшно, а ты живая. Пойдем?
      Махнула рукой, как человеку, а собачка испугалась и гавкнула.
      - У меня ничего нет, не ори, - упавшим голосом отозвалась девочка. - Ни камня, ни колбаски. Не ори. Я пошла.
      И она грустно двинулась из рощи. Собака повертела хвостом и убежала. Конечно, зачем ей такие друзья. Однако страх стал меньше. Это просто давно убитый Булька выглянул из ночи - подбодрить ее. У реки ветер был сильнее, шумели деревья, шумела вода, гремели рельсы от поезда. В шуме стало даже уютно. Вот так стоял печальный Питер Блад, в который раз прощаясь с Арабеллой. Так он стоял, торопять уехать навсегда, и его не отпускало ее презрение. Если бы она по-доброму посмотрела! Если бы мать не работала директором, вообще не работала, а была просто мать, как у братьев Басовых... Ведь капитан рисковал кораблем, командой, чтобы только ее, любовь свою, высадить, сдать дядюшке Бишопу на руки! А она... Да что он, с ума сошел, Питер Блад! Старик Волверстон в отчаянии: лучший друг, капитан, хлещет ром из-за юбки. Что же делать? Что делать в такую ночь, когда ты хочешь уйти из дома и никто, никто тебя не ищет? Может, пробраться на фрегат под звонким именем "Арабелла" и выбросить за борт последний ящик рома? "Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы - всем на дно. Там бы, там бы, там бы, там бы - пить вино. Там под океаном, трезвый или пьяный - не видно все равно..." Эту песню все запомнили из кино про Ихтиандра.
      Не замечая куда правит, Бася опять очутилась на бревнах. Села, подтянув под себя ноги, и усунулась поглубже в пальто. Такое старое это пальто, рябое, в буклированных пупырышках, нет чтобы куртку купить... С капюшоном. Вон Ларке так сразу купили и плащ болоньевый и куртку, раз плод любви, все понятно. Но почему нет доверия ей, отличнице, гордости школы, а зато есть доверие Овчарову, который только и дурит всех. Нет, надо уехать и потом приехать сюда важной и богатой. Заехать к Ларке, к девчонкам, может, к Андрису. А домой не заехать. Переночевать у Сарычевых, поинтересоваться, как старший Митя, как Надюшка, съесть блинца с оторочкой... А он, ихний Митька, вдруг и войдёт, как раз и приедет. "О, Василиса Степановна, вы как здесь?" - "В командировку из главка". А, какого там блинца! Бабка Клава Надюшкина и так старая, поди, умрет уже.
      - Ты померла али жива? - Перед ней стояла Надюшкина бабка Клава и пыталась ее в темноте узнать. "О ней думала, она и пришла. О Бульке думала, он и пришел. Это все специально так..." - мелькнуло у Баси.
      - Я так... - Бася мучительно не знала, что говорить. У нее часто так бывало - что зря говорить скучно, а что вправду - стыдно. - Мы с девками договорились, баб Клав. А они не пришли. Вот я и сижу тут.
      - Чевой-то не рядышком. Ить это ты? Басена? Без очков не вижу.
      - Я, я. Игра у нас на выдержку и волю. Кто встанет в ночь, тот разведчик. Так что я выиграла. Только замерзла.
      - Ну так домой иди.
      - Не пойду, а то побужу всех.
      - Пошли тогда, погреешься в дежурке.
      В дежурке, где сидела Надюшкина баба Клава, трещали печи и гудел котел. Это был подвал большого кирпичного дома, где помещалась детсадовская котельная. Сторожиха, она же истопница баба Клава, хозяйничала у печей привычно и с удовольствием. От вида и звука гудящего огня Басе сделалось сказочно и приподнято. Она уставилась в бегуче-летящие полосы пламени и затихла. Какое волшебство. Вспомнила свою печку, которая долго не покорялась, наказывала, а потом стала таким чудом, такой радостью. Ну и пусть Ларка не пришла! Зато Бася сама себе доказала, что не струсит, что сумеет жить одна... А вот что Ларина доказала, что не пришла, - тоже ясно.
      - Не пришла... - задумчивым эхом сама себе сказала.
      - Эка страсть! Не пришла и ладно. Ты не бычься. Маленьки вы еще.
      - А я большая, - нехорошо заулыбалась Бася. - Только не по классам, а по-другому. Я знаю, я старая, я жила давно, плавала по морю и пиратом была.
      - Кто ж таки пираты? Грабители?
      - Грабили - богатых, не всех. Они служили стране и королеве.
      Сторожиха пожевала ртом, поцокала.
      - У тя не жар ли часом? Глянь, по ночам порскать вздумала. И городишь не рядом. Ну как докажешь, что ходила?
      - Там мой бант на фонаре. Не веришь? Пойдем, покажу.
      - Почему не верю. Верю. Токо ты сама пойми - ну как хватятся, что нет тебя, - ума решатся.
      - Пусть! - Бася опять засмеялась нехорошо. - Я хочу одна жить.
      Но сторожиха помотала головой, поцокала опять. Вздыхая, пошарилась в холодильничке, достала много сверточков - с черным хлебом, облепленном крошками, с непонятной, совершенно черной колбасой, баночку с грибами, с желтой пшенкой. Запах растекался такой жареный, густой, что прямо жить захотелось.
      - Баб Клав! Что такое черное у тебя?
      - Да ты, девка, колбасу деревенску не видала. Кровянка. В кишку нальют кровь, завяжут и жарят кругами.
      - А беленькое что?
      - Чеснок да сальцо. Ну-ка, пробуй, не боись. Еда не барска, а баска. - И нарезала маленькие, толстые кусочки, один за другим, один за другим.
      Бася попробовала, зажмурилась - вкуснота. Все рывком поела, не спросив, сколько бабке-то оставить. И тут же ей кружку вару подали, из титана воды открыли, а перед тем туда песочка ложку. Отхлебывая сладкое горячее питье с привкусом жженого сахара, Бася понимала, что это слишком как-то хорошо, что надо бабушке Клаве сказать благодарность, но язык не ворочался. Все тело щипало в тепле, вся душа парила как сладкий пар над зеленой кружкой. "Вот я и пошла странствовать, вот и устала, и меня, безродную принцессу, подобрали добрые люди, не пропаду", - как о чужой подумалось Басе. Может, она и вправку выродок, неродное дитя, и дома обрадуются, что ее нет? А то бы зачем ее так гоняли? С чужими легче...
      - Ты посиди в группе теперь, а я схожу по уголь, котельную замкну. - Баба Клава смотрела и лучилась морщинками. - Иди, не бойся, выходной, не придут никто. По лестничке наверх, там через коридор, мимо кухни и влево. Посиди там тихонько, свет не жги, и так видать все.
      "Ах ты баба Клавочка, почему ты такая добрая?"
      В группе действительно был теплый таинственный полумрак, но все видно, потому что светился зеленым сиянием аквариум. В нем серебряные искорки рыбок. Напротив низкий широкий диванчик, плотно заселенный игрушками.
      - Ну вы... - Она обнимала по очереди больших мягких зверей, разморенная человеческой добротой, не знала, как ей потратить свою. Она обнимала их, а большие медведи широко разводили лапы ей навстречу, а слоны поднимали хоботы. Настоящая кают-компания. "В кают-компании спокойно, - бормотала счастливая Бася, щеки ее пылали, перед глазами плавали точечные огоньки, - матросы отдыхают после вахты. Один рассказывает байку, все так смеются, даже кружками стучат, еще подбавить просят. Другой письмо на родину царапает, а третий... А третий - ну-ка, подойди-ка. Ты слышишь или нет? Что старина твой Волверстон тебя зовет? Наш капитан серьезно захандрил. Проклятая девчонка с Барбадоса... Играй скорей - а вдруг он оторвется от бутылки и придет к нам..."
      Она на цыпочках подкралась к пианино и с ходу заиграла песенку про Мэри, как "в нашу гавань заходили корабли, корабли, большие корабли из океана..." Сначала быстро, разбитно, как дворовую песню, потом помягче, то же самое - но как вальсок. Затем все тише, медленней, случайней, на ощупь нотку иль аккорд, и песня вся рассыпалась на части, на осколки. Ведь правда, что матросы устали после вахты, они свалились головами на столы, испив дешевого вина, они храпят себе. И Питер Блад заснул… Одна она не спит, его подруга. Не та, на Барбадосе, а вот эта, маленькая. Смотрит - волнение рассеялось, волна ровнее, от неба через тучи падают лучи. И весь фрегат, устав от качки, замирает, как будто между небом и водой повис на тех лучах, как на канатах.
      А там внизу сидят, заговорившись, Волверстон и баба Клава, подбрасывая в топку уголь. Да говорят о ней. Девчонка мается не дурью, а душой, которая не даст всю жизнь покоя. Пускай побудет тут, где тихо, книжки и рояль. И окна пропускают утро. Пускай поспит, намаявшись, а солнце пока ее погладит по щеке.

[в пампасы]