Шоколадные складчатые платья, оборки фартуков и банты трепал горячий ветер. До лета казалось ещё далеко, а солнце уже расплавилось, как сироп в варенье. На линейке грянул оркестр и у детских щёк заплескались алые язычки огня. Кусочки костра. От них жарко и весело. От них хочется быть честной, смелой – да! И помогать друзьям – да! И любить свою великую родину. Ещё бы не любить, ведь родина – это Москва и Кремль, это красиво, Бася видела. А вот интересно, Басино захолустье, где она живёт, - это тоже родина? Это любить неохота. Ладно бы Авдеевка бабушкина, там водокачка, абрикосы... Бася озабоченно подтянула белые гольфы. Какие глупости лезуг в голову в такой хороший момент.
      - Ученица третьего "А" Бубенцова Василиса, три шага вперёд... Салют!
      После линейки разошлись по классам и стали назначать по парам в караул у памятника павшим воинам. Дело серьёзное. Все волновались. В класс пришли вожатые и завуч. Они советовались с Басиной учительницей Анной Дмитриевной, и та называла лучших учеников. Первой назвала Басю: в дневнике только четыре и пять. Но завуч нахмурилась:
      - Куда такую косую. Ещё чего.
      Все замерли, ни оха, ни скрипа. Вдрут Бася вскочила с места и к дверям. Даже руку не поднимала, не отпрашивалась – такая тихая, и на тебе. Побежала, чуть парту с петель не свернула, даже портфель забыла, остался в парте лежать. И списки на караул составили без неё.
      А она в это время лежала дома на кровати одетая, разлохмаченная и не по-детски рыдала. Побледневшая мать коротко спросила:
      - Что-нибудь страшное?
      Потому что она никогда ребёнка в таком отчаянии не видела. Но Бася только крикнула:
      - В школу больше не пойду, так и знай. И не говори мне ничего. Сама учительница!
      Мать наморщила лоб, растерялась со своей железной волей. Да, она работала учительницей именно в той школе, где училась Бася, старалась быть строгой, не слушать дочкиных капризов. Всё же неудобно заступаться за свою. Но это с одной стороны. А с другой – она знала свою дочь, и что-что, а притворяться та не умела. Вот это "сама учительница" её просто сразило. Мать пошла переодеваться из халата в кофейное марикеновое...
      Пока шли разборы, горел сыр-бор в учительской, Бася прекратила рёв и пошла разбивать очки. Они были дорогие – большие колёса в перламутровой немецкой оправе, одно стекло заклеено бумажкой. Кирпичом его, кирпичом. Никаких шансов, в кашу смолотила. Зря ведь терпела, мучилась, носила очки, всё равно она косая, это хуже смерти. Пусть в карауле стоят только те, у кого глаза одинаковые, пусть Щербатых с Анисимовой стоят, а она, Бася, в школу больше не пойдёт, а лучше будет по помойкам гулять с местным дурачком Лёней. И прекрасно, можете из школы вообще исключать, ещё лучше – уроки делать не надо.
      Так думала Бася, нанизывала невесть что, слоняясь по комнатам туда и сюда, но потом от тоски решила сходить за молоком. Она была приучена выполнять то, что на неё возложили. Поискала банку, крышку и сетку, захлопнула дверь. Пошла потихоньку по глухой, в лопухах, улочке. Глазам без очков было ново и холодно. Голова кружилась, и всё было в тумане.
      В самом конце улочки стоял за высоким забором старинный каменный подвал с окованной железом двустворчатой дверью. Зимой с подвала катались на санках, летом брали в игре вместо замка. Бася с Надюшкой и Ларкой хоронились там от грозы. В холодную глубокую полутьму вели широкие бетонные ступени. На середине лестницы обычно стояла Басина посуда с молоком. Бася её забирала, а на её место ставила пустую, и так каждый раз. Тут же громоздились кастрюли и бочонки с соленьями. Удивительно – любой чужак мог зайти с улицы и всё вкусное заграбать, только никто не приходил и не грабал. Тут жили все свои. Наоборот, женщины набирали в тарелку соленья, шли к соседкам и говорили – мол, попробуйте, каковы грузди у нас насолились...
      Один раз Бася не сдержалась, взяла высунувшийся из-под крышки грибок – и в рот его, жмурясь от страха и вкусноты. И только потом испугалась, что подвал-то могут после этого закрыть.
      И ведь правильно боялась, закрыли. Клацнув несколько раз железным кольцом по двери, Бася покраснела ужасно. И только потом смущенно вспомнила, что молоко ей теперь брать совсем у другой хозяйки, на далёкой улице. Вот что называется – с горя да без памяти! Облегчённо вздохнув, зашагала дальше.
      Та далёкая улица находилась за школой, а рядом со школой жила её подружка, Ларка-проныра, по-настоящему Дыханова Лара. Она как обычно сидела на высоком крылечке – в цветастом новом халате и новом же пионерском галстуке. На затылке хвостик белых волос, бант больше головы, наполовину красный, наполовину чёрный.
      - Пойдём со мной сходим, Лар, - уныло попросила Бася, - а то я ещё не знаю, где новая хозяйка с молоком живёт. Одна боюсь.
      - Пойдём! - легко согласилась Ларка. - В два счёта найдём, а на обратном пути я тебе портфель твой отдам, ага?
      И они пошли мимо кривых заборов из серого штакетника, мимо жомных куч и трёпаных кустов сирени. На тёплых лавочках пацаны кидались в ножички, а девчонки вязали друг другу банты. Они между собой перетыкались, то и дело заливаясь смехом. "Вот дураки, - с лютой завистью посмотрела на них Бася, - и дурочки..."
      - Далеко ещё до Иванниковых?
      - А в самый конец идите, где жёлтые столбики, рядом с Котовыми...
      - А! - ахнула тут Бася и стала как вкопанная.
      - А что? - удивилась Ларка. - Чего ты?
      - Наверно, это те самые Котовы... Ванька Котов – сын капитана Гранта, - горестно сказала Бася.
      - Ты его разве знаешь? Ведь он в старших классах.
      - Ну как же, он у слепого Бондаренко по классу баяна и я на отчётном концерте его объявляла. Когда он Дунаевского шпарил, его лицо было, как у Роберта Гранта, всё смеялось, даже глаза... Вдруг он дома?
      - Да не помнит он! - горячо убеждала Ларка. - Ты ж на концерте была в очках, тут без очков, ничего нет похожего. Да его и дома нет...
      - Нет! - почему-то упёрлась Бася. - Видишь, какая я страшная, косая, меня все доводят, даже завуч. Боюсь. Не дай бог куртку вишнёвую увижу! Сразу умру и всё.
      - Да уж так и умирать? А за молоком кто пойдёт? - вспылила в ответ Ларка. - Куда идёшь-то, смотри хоть.
      Бася панически оглянулась, и как на грех у поворота мелькнуло вишнёвое. Она отшатнулась, с перепугу ступила в сторону от дорожки и вздрогнула от холодной грязной жижи.
      - Что наделала! - заахала Ларка. - В такую сушь грязь нашла. Яма, смотреть надо.
      А роскошный взрослый Ванька Котов стоял рядом, улыбаясь угольными глазами и смуглым робертовым лицом.
      - Что, детсад, тонем? Ну дела... - Он легко поднял Басю из болотца и поставил на сухое. И девочка медленно вздела вверх испуганную, в слезах, рожицу и обозрела спасителя. Но вместо радости ощутила всё свое уродство рядом с этим солнцем. Хоть бы матроску надела, а то старое "комбинированное" платье... И заплакала совсем уж безутешно.
      "Солнце" развело руками и, стукнув калиткой, ушло в дом. Через минуту на пороге показалась Ванькина сестра Зойка Котова, такая же смуглая, красивая, чёрные волосы кольцами, тонкие ручки, длинный синий сарафан.
      - Ты что плачешь, устала? Ой, а ножки... Ну-ка, идём.
      Она поставила перед Басей тазик с водой и исчезла. А побыв в доме по своим делам, вернулась и увидела, что эта замазура по-прежнему стоит перед тазиком и всхлипывает.
      - Девочка, - обернулась она к Ларке, - что у тебя подружка такая рёва?
      - У неё горе потому что, - осторожно отозвалась Ларка, - её никто не любит.
      - О, - сказала уважительно Зойка, - ничего себе проблема.
      Нагнувшись, она быстро разула Басю, вымыла ей ноги в тазике, там же сполоснула сандалии и тут же обула снова.
      - Ты ведь нашей училки дочка, Раисы Климовны? Так... И тебя отправили за молоком – помнишь, к кому? Так, подожди...
      И сама сбегала к Иванниковым за молоком. Царственно присела перед Басей на одно колено и вытерла ей нос платочком.
      - И как же тебя, плакса, зовут?
      - Бася, Басёна, Васёна, Василиса.
      - Имя у тебя бесподобное, старинное. И сама девочка хорошая. Так что я скажу тебе тайну... Меня тоже никто не любит.
      - Не может быть! - не поверила Бася. - Вы слишком красивая. Как он...
      - Как кто? Как Иван? Ну да, ну да... А жених мой так не думает. Мы тут с ним ходили-ходили, влюблялись-миловались, а он взял и уехал. На озеро Байкал – в такую далищу. Видите ли, озеро умирает. А то что я осталась одна и умираю – это ничего... Вот тебе и красивая... А ты говоришь...
      Заворожённая Бася смотрела на Зойку Котову в бессильном восхищении. Оглянулась на Ларку – то же самое.
      - А у тебя, Василиса, всё ещё впереди, - засмеялась колокольцем Зойка, - вот вырастешь – тебя и полюбят по-настоящему. И ты уедешь с ним далеко-предалеко на озеро Байкал... Или куда ты хочешь?
      - Да я на море...
      - Ну на море... - И поцеловала Басю прямо в нос.
      Ещё за две минуты Зойка сбегала в дом и принесла леденцы в круглой коробке с Кремлём на крышечке.
      - Возьми вот, Иван нынче купил. И не плачь, ладно?
      Бася всё поняла, кивнула, но никак не могла сдвинуться с места, точно боялась спугнуть что-то необыкновенное. Только Ларка как всегда оказалась сообразительной: подхватила Басю и потащила с котовского двора.
      - Видишь, как хорошо всё кончилось, - затараторила она, косясь на леденцы. - А Зойка-то какая чудная, добрая. И как это от неё жених мог уехать, не понимаю.
      - Значит, он плохой, до него это не дошло. А Ванька Котов не плохой. Он меня из лужи вытащил. А Зойка... Все бы взрослые такие были – вот как Зойка и как Король... Вот бы они встретились.
      - Тебе теперь не страшно за молоком ходить?
      - Не-а, не страшно. Знакомые есть.
      - А можно и я с тобой буду ходить? Мне ведь тоже интересно.
      - Спрашиваешь. Конечно, можно.
      И они неторопливо пошли дальше, волоча тяжёлую сетку с банкой молока.

[в пампасы]