Галина Щекина. ХРУСТАЛЬНОЕ
ИСТОРИИ

 

Галина Щекина
Хрустальное
Из книги "Бася-Басена"

 

Река незаметно взялась водой и стала серая, как подтаявший сахар. Подруги Ларина и Бася каждый божий день ходили к берегу смотреть, как надувалась река и молчала. За вокзалом толкались по путям вагоны, гукал паровоз и снова все затихало. Потом вдруг - "кра-а!" - трещало раскатисто. Это на речном льду пошла трещина. Много трещин - значит, жди больших льдин. Однажды трещин стало слишком много и началось. Льдины нехотя поползли мимо берега, глухо стукаясь друг о друга и задирая обломанные края. Одна из них застряла у берега, уткнувшись носом в прибрежные кусты. Она тихо потрескивала и посверкивала, точно утюг остывал в закатном воздухе. Ступишь на нее - качается. Бася поворошила ногой - ледышки осыпались с тихим карамельным шорохом.
      - Смотри. Перевернуть - похоже на башню.
      - У меня тоже шпиль, - отозвалась Ларка.
      Им загорелось носить ледышки наверх, выложить из них стену и замок. Руки закоченели, не согревали рукава и мокрые варежки. Зато целый ледяной город засветился на берегу! Зато башенки переливались жидким светом, глаз не оторвать. Еще вот ленточку на этот шпиль. Так думала рассеянно Бася, а Ларке все мало, все носила она лед и строила.
      - Достанем еще ту хорошенькую глыбку?
      Глыбка протаяла насквозь, прозрачная, стрельчатая. Стали продвигаться по хряскому островку до глыбки. Лед закачался. Пока Бася тянулась, Лара тянула ее за пальто. Но Басина нога вдруг провалилась глубоко, и Ларка резко дернула подругу. Нога вылетела обратно... без сапога! Обе свалились и накренили льдину.
      - Давай ползком, сорвемся.
      - Давай…
      Они кое-как выбрались на бережок, в тот время как льдину потихоньку относило по течению. Бася сразу застукала зубами, замерзла. Ларке стало совестно, что затеяла такое. Она сняла толстые носки, подала Басе.
      - Дойдешь?
      - Б-боюсь, заругают.
      - Тогда пошли к Лесницыным, погреемся?
      - Д-давай…
      Они тут же забыли, что могли утонуть. Сейчас они уже думали, как соврать, что пришли без сапога. Ах, какие замки хрустальные стояли на берегу! Поманила красота, наказала!
     
     
      Дверь в старом деревянном доме открыл какой-то совсем маленький Лесницын, попросили позвать сестру.
      Феня Лесницына, худая, веселая девчонка, рот до ушей, с расплетенной одной косой, сильно удивилась на незваных гостей.
      - Откуда это вы?
      - Феня! - Лара всегда всех знала по имени. - Выручи нас. Мы на реке воды начерпали, сапог утопили… Баська боится домой идти.
      - Да ну вас бояться! Идите сюда.
      Она полетела в пристройку, раскрыла сундук величиной с дом, порылась там.
      - У нас тут столько барахла, что мамка и не помнит. Такие сойдут? Да вперед иди к печке, посушись.
      Печка была для Баси все равно что живой человек, все равно что бабушка родная. Она прижалась ладонями, щекой, даже глаза закрыла: "Ой, спасибо!"
      Феня хмыкнула:
      - Ну смешная. Сиди, печки не жалко.
      А в это время на кухне был шум и гам, лысый отец Лесницын пил с дружками бутылку.
      - Что ль, директорова дочка? Дать ей сала.
      Дали сала директоровой дочке. Бася потерялась от внимания, сало хорошее, хлеб черный с тмином…
      - Спасибо, Феня, я просохла и согрелась. Где там Ларка?
      - Опомнилась! Да убежала давно! А тебе куда еще? Сиди!
      - Нет, мне еще в музыкальную.
      - Сто-ой! - пристал к разговору лысый Лесницын - ты на чем играешь?
      - На пианино…
      - Вот и отработай сало. Давай, Фенька, тащи аккордеон и положь набок.
      Феня принесла вишневый аккордеон, положила на табуретку, и они вдвоем стали растягивать мехи, а Бася нажимала на клавиши. Хотя она не очень понимала, что значит отработать сало, мелодию разобрать можно было: "Среди долины ровныя…" Дружки стали подтягивать и почти заглушили музыку. Басе стало смешно. Те тоже подняли хохот.
      - Атас! - И стукали руками по столу.
      - А это че тако хорошее?
      - Это "Ригодон".
      - Играй русское, балда!
      Из русского вспомнился грибоедовский вальс, но клавиш явно не хватало.
      - Чего ж ты? - поднял брови лысый.
      - Да нот не хватает…
      - В башке у тя не хватает. Иди уж…
      - Приходи! - помахала с крыльца Феня. - А то никогда не ходишь, на одной Садовой живем.
      Ветер обрывал на ней халатик, как на мачехиной дочке, которую послали в лес.
     
     
      И осталось Басе полчаса, чтоб забежать домой за папкой музыкальной. Мама даже не заметила, что и сапоги не те. А вот как бы без них?
      Музыкальная школа была за два километра, идти далеко, грязно. А пропускать нельзя. Учителя у Баси без конца менялись, учили все по-разному. Слепой баянист Кирюша, учитель Вани Котова, часто строжил Басю. Он помнил все задания наизусть и слышал все ошибки:
      - Нынче ты, дочка, гоняла гусей. Не учила ты, дочка, этюд Черни.
      Брал Басины руки, ощупывал их и качал головой:
      - Полторы октавы и то не возьмет. Не пианистка, а слезы.
      Но Кирюша только замещал, потом пришла пианистка настоящая, брала и полторы октавы, и больше. Ее звали Дина, у нее гулял муж. Понятно, он не просто гулял по улице, как все люди, потому что Дина часто плакала, уронив голову на руки:
      - Можно идти домой, все отменяется… Только этого и ждете…
      Зато древняя старушка со вставной челюстью взялась за Басю круто. Она старалась показать все сама, если ученицы сбивались, вскакивала и летала по классу, потрясая дохлыми кружевами, как революционерка. При сильном волнении розовая челюсть вылетала и брякалась на клавиатуру. Старушка цепко хватала ее такими же твердыми пальчиками и совала обратно. Затем щелкала карандашом по пальцам ученицы:
      - О как играет. Моцарт в гробу переворачивается. Бетховен… тоже в гробу переворачивается!
      После революционной старушки прислали молоденького музыканта Олеговича. Жить ему было негде, поэтому он спал прямо в музклассе, на синем пляжном матрасе. Бася смотрела на сворачивание матраса со страхом, ей казалось, что если бы ее заставили жить в музыкалке, она бы с ума сошла. Олегович слушал молча, не поправлял, затем, бледнея и зеленея от презрения, рисовал в дневнике двояк. И тогда Бася поняла, что молодые учителя злее старых! Хорошо, что Олеговича быстро забрали в армию.
      Когда новые учителя кончились, уроки повел директор Василий Саввич, бархатный, льстивый, с золотыми зубами. Он перед началом урока обычно ставил пластинку Робертино Лоретти и лукаво грозил Басе:
      - Ну как, улетаешь? Молчишь, негодница?
      А что отвечать? Бася не любила Робертино. Что, если девочка, так должна любить мальчика Робертино? Глупости. Но Василий Саввич не терял времени попусту, программу отчетного концерта разучивали почти полгода: "Среди долины ровныя" Глинки и еще Моцарт, который продолжал переворачиваться в гробу. До! Ми, соль, си! До-ре-до! В последний этот год долго никого не присылали. И вдруг Саввич весело объявил, что приехала новенькая пианистка, классная! И спокойно пошел дирижировать хором.
      Новенькая пианистка Нонна Мироновна появилась с первыми морозами. Она гордо сидела в актовом зале в шелковом платье с голой спиной. Это было очень дико. В зале не топили, все привыкли ходить в валенках и кофтах. И поэтому она долго пугала учеников своим вырезом.
      Нонночка обычно слушала Басю несколько минут, изредка роняя:
      - Бемоль! Девочка, а тут фермата. Тоже бемоль, разве не чувствуешь?
      Бася не чувствовала.
      Тогда Нонночка съеживалась и просила:
      - Позволь мне. Я поставлю оценку какую надо, только позволь мне…
      И начинала играть чужую сумбурную музыку, вовсе не программу для Баси, а незнакомое. Басю учили улавливать основную тему, побочную, всякие крещендо и диминуэндо, но здесь трудно было понять составные части. Здесь сложные аккорды осыпали Басю сухой снежно-льдистой пылью. Хрустальные звуки вспыхивали и гасли, оставляя девочку в полной растерянности и волнении. Она уходила домой, даже не записав задание. И на следующем уроке все повторялось.
      Тогда Бася решила на свой страх и риск разбирать "Сонатину" Чимарозы, красивое оказалось начало. Но дальше первой части не осилила. Бася честно боялась отчетного концерта, который придвигался все ближе и ближе. Она хотела напомнить об этом Нонночке, но никак не удавалось. Перед музыкой Нонночки, перед ее грустью и красотой это было низко, позорно.
     
     
      Вот и в этот раз все началось как обычно. Бася быстро переобулась, еще раз окинула взглядом Фенькины сапожки - они были куда лучше ее старых. Бася устроилась перед старым пианино и начала с Чимарозы. Интересно, Нонна помнила, что не задавала такого? При первых же аккордах дверь класса распахнулась. Вошел высокий угрюмый человек. Он облокотился на перевернутые стулья в углу и сказал нараспев:
      - "Звезда полей во мгле заледенелой… Остановившись, смотрит в полынью…"
      - У меня урок, - сдавленно отозвалась Нонна.
      - А я подожду, - не смутился мужчина, - послушаю ученицу. Как ее зовут?
      Нонна искоса посмотрела на Басю, и та поняла - не знает!
      - Бубенцова! - почему-то рассердилась Бася. - Бася Бубенцова!
      - Играй же! - панически шептала Нонна.
      И Бася бодро заиграла Чимарозу. Красивая первая часть. Но кончилась она быстро, надо было углубляться во вторую, а там был темный лес.
      - И ради этого ты здесь? - спросил высокий. - Филармония - это неважно. А это важно!
      Нонна не отвечала. Она сидела с опущенной головой, и с ее щеки сползали дождинки. Бася возненавидела высокого человека в длинном расстегнутом пальто и пушистом шарфе.
      - Это ничего не значит! - сказала она громко. - Мы с Нонной Мироновной прошли всю программу. Она столько играла мне.
      Слезы у Нонны сделали большие дорожки. Они дождем срывались в подбородка и падали туда, где был вырез. Она не умела оправдываться, потому что свалилась с луны. Она спотыкалась на ровном месте, ходила в капроне по морозу. У нее были блестящие черные брови и крохотные темные усики.
      - Так что же она тебе играла? - надоедал высокий.
      - Хрустальную музыку. Как ледышки. Я и не знала, что такая есть, а теперь знаю.
      Бася глянула на Нонну. Та улыбалась сквозь слезы. Да, это был первый в ее жизни учитель, который не учил. И первый праздник взрослого понимания. Но высокий не умолкал.
      - Ах Нонна Мироновна, как она любит Шопена. И она могла играть только Шопена, девочка, запомни этот факт. Очень жаль, что Нонна не жила в то далекое время, не была современницей музыканта. А если бы такое случилось, его судьба сложилась бы иначе. Господь отпустил ему большую меру таланта, а вот счастья не было. Ни жены, ни любовницы, никто не мог утешить его. Ах женщины, они опустошали того, кто любил их. Утешала ли музыка? Вряд ли. Прелюды и вальсы цвели, но любовь уходила, лед таял... А Нонна другая. Нонна не любит, когда все тает без следа. Она упорно плетет шопеновские нити, она хочет, чтобы эта музыка звучала вечно… Она так похожа на Дельфину Потоцкую, все говорят.
      А Нонна ничего не говорила. Ведь высокий говорил не для нее, а для Баси. И Бася тихонько вышла из класса. Душа ее разрывалась.Она была одиноким человеком, понимала и Шопена, и Нонну, и даже высокого, который ее теперь выпроваживал. Понимала она и то, что от нее теперь уходило что-то самое лучшее в жизни. Ничего не остается. Бася была в тумане и чуть не ушла в тапочках, без сапог. Вернулась… В классе стояла тишина.
     
     
      Ледяной город скоро растаял на берегу. А Басю записали к новому учителю музыки.

 

[в пампасы]

 

Электронные пампасы © 2004

Яндекс.Метрика