Анна Дмитриевна пригладила сухой ладошкой ровный пробор и лаковый узел волос. Все затаили дыхание.
      - Многие из вас, друзья мои, ворон ловили на уроке, вот на контрольной и сами попались. Щербатых с Анисимовой, Дорофеевы оба отлично справились, хотя один у другого списал. Пестикова, Сычев и Стрижова на одну ступеньку отстали. А Бубенцова съехала! Стыдно, Бубенцова, ты не Михеева. Михеева, Паншина, Домаев - горе луковое. Остальные серые зайцы, сами не хотят стараться. Всё на этом. Бегите на свои горки, да не забывайте лыжи: завтра будет вам кросс. - Потом открыла дверь в коридор и строго добавила: - Матрена, ты ушла али заснула? Пять минут как уроку конец.
      Тут же послушно заколотилась тяжелая гайка внутри медного звонка на ручке. Все побежали как на пожар, Анна Дмитриевна оказалась прижата к доске.
      Бася, которая съехала с пятерки на четверку, по дороге домой съехала с подвала на портфеле. И потом шла и думала, почему Михеевой можно два получать запросто, а Бубенцовой уж и четыре нельзя? Сразу то да сё, съехала, матери скажут. Потому что у Михеевой отец алкаш, а у Бубенцовой директор?
      Бася не хотела гулять долго, потому что наконец дождалась в библиотеке чудную книжку. Ах, это была толстая книга с золотой стёршейся обложкой. Много цветных мультипликационных картинок, а по страницам густо рассыпаны рисуночки помельче: лукавые птицы и рыбы, важные принцессы разговаривали друг с другом. Девочка, которая не испугалась Снежной Королевы. Русалочка, ставшая пеной. Ожившие куклы... Андерсен, Андерсен. Бася захлопнула книгу, чтоб нарядные страницы не мокли от летящих снежинок, вбежала домой, протирая запотевшие очки. "Ох, сейчас почитаем..."
      - Мам?
      Ма не отозвалась. А на диване лежал отвернувшийся к стенке Антоша, причём одетый. При маме он так никогда не делал. Бася покачала брата за плечо:
      - Ты чего?
      Тот очнулся не сразу, ладонью тёр глаза, которые не открывались.
      - Слушай, я после лыж холодянки опился... Кажется, температура, ушёл с уроков. Дай коробку с лекарствами.
      - На... А ма?
      - Наверно, укатила в район с отцом.
      - Как? А я ничего не знаю...
      - А ты никогда ничего не знаешь.
      - А чо теперь делать?
      - Ничо. Сиди тихо и дверь закрой на один замок, а то они приедут, не откроют с той стороны. Валенки не снимай.
      - А печка на что?
      - Ты не сумеешь.
      - Ой да, не сумею...
      - Ну и сиди. Я, может, засну опять.
      "Можно, конечно, в валенках. Можно и платок мамин накутать, и хлеб черный с солью поесть, вон какой хлеб хороший..." Подумав так, Бася устроилась у окна и открыла свою книгу. И зашелестели вокруг неё волшебные голоса, словно радио волшебное включили. Запорхали эльфы, заскрипели калоши счастья, полетели дикие лебеди над новогодними ёлками... И опять смолкло - выключили радио. В чем дело? Бася обеспокоенно глянула в окно. Снег стал густеть - фиолетоветь. Темно уж стало - скоро из дома носа не высунуть.
      Басе хорошо было в валенках и в платке, только на душе было как-то тяжело из-за Антоши. Ма всегда давала в болезни горячее молоко с мёдом, заставляла над паром дышать. А где его взять, этот пар?
      Отодвинув книгу, Бася накинула пальто и побежала в дровяной сарай. Набросала поленья в бывший половик, ссыпала на кухне, пошла за углем. Полведра набрала, остальное в ужасных глыбах. Такие бы ни в печку, никуда не влезли. Такие надо было поразбивать. Попытаться? Одна глыба развалилась сразу. Вторая спружинила, топор отлетел. А ну, посильнее. Естъ! Но остриё задело коленку и там стало горячо. Скорей лопатой... Закрыть дверь сарайную, не то псы бродячие набегут.
      Домой влетела хромая, захлопнула вход, брякнула об пол ведро с углем. Сбросила пальтишко прямо на пол - и в ванную. Там распутала чулок, потерпела, пока кровь унялась, капнула йод, согнувшись, долго шипела на рану. Потом тем же чулком примотала сухой подорожник. Летом девки так же делали, заживало...
      А потом только она двинулась на кухню. Дрова и то пихать некуда, в печке полно золы и этой, как её, жужалки. Куда девать? Спросить не у кого. Вывалила в ящик от посылки, наплевать. Зато дрова уместились, а под ними старые газеты.
      Спички гасли, не поджигались даже газеты. Почему? Замурзанная Бася стояла перед такой же увоженной печкой и смотрела на неё с ненавистью. Ей казалось - ещё немного, и эта громадина поедет на неё, раздавит! Чтоб не лезла куда не надо...
      Одним глазом заглянула в сказочную книгу. Фарфоровая Мери шла в окружении любимых кукол, высоко неся свечи...Свечи? Да, конечно свечи, как она сразу не догадалась! Бася достала бенгальские огни, припрятанные для Нового года. Чуть не свалилась с двух табуреток - одна на другой. Ей, конечно, жалко было тратить праздник, но что делать. В доме больной...
      Зажгла все сразу, сунула в газетный ком, печке в пасть: мол, на, подавись. И газеты пыхнули, и дровины занялись неторопливо. Это хорошо. Но дыму...
      - Бась, ты не с печкой воюешь? - позвал Антоша.
      - Да, а что?
      - Так ты дымоход открой, там железяка наверху... Дым на комнату прёт...
      - Но там же горячо вступать...
      - Кочергой.
      При открытой вьюшке огонь просто взвыл. Бася заторопилась, сыпанула уголь... Ужас! Вой скоро прекратился и опять полез дым. Бася в крик:
      - Антош! Всё потухло!
      - Так брось да уйди... - Голос Антоши стал глухим.
      Как "уйди"? Не водой же заливать. Неужели всё сначала?
      - Ты пыль не сыпь, слышишь? Ты кусочками...
      Антон опять замолк. Что уж, ему так плохо, что не встать, не помочь? Не хочет связываться.
      Бася поплакала и начала сначала. Сняла кольца по одному, обгорелые поленья доставала варежками, но и варежки задымились. Ими же вытирала слезы. На кого она стала похожа! Только жалко, что вправду не трубочистка, уж тогда бы она живо всё тут раскочегарила! И почему у мамы все разгорается быстро? А тут не греет, дракониха проклятая, как назло. Пнуть бы её, чтоб развалилась.
      Бася долго, очень долго рубила и колупала полено ножом, чтоб получились мелкие щепочки. Время было позднее, голова болела, хотелось есть. Вот, наверно, в войну такая жизнь и была - голод, холод, горе... Зачем такая жизнь вообще? Лучше не жить... Сейчас, сейчас, всё сначала... Газеты старые, щепочки домиком, поленья крест-накрест, потом уж головешки... Подожжём. Тихо, тихо, по одному кольцу закроем... Гори же ты наконец! Гори! Спасай нас, миленькая, не давай пропасть! Ну!
      В печкиной утробе что-то шевелилось, трещало, перепрыгивало. Всё крепче, сильней. Неужели конец мученьям? В поддувале заплясали слабые зайчики. Угольки тоже по одному, по камешку, голыми руками, чтоб без пыли... Туда, туда, в ненасытное брюхо. Вот видишь, поддалась. Большая печка маленькой Басе поддалась! Гори давай, а не то...
      Плаха накалялась. Бася пристроила кастрюльку с пшеном, синий молочный ковш. Потом обернула ручку грязной варежкой и понесла Антоше молоко.
      - Проснись. Молоко с мёдом на.
      Выпил и снова упал на подушку. Без слов У Баси тоже закрывались глаза, но она боялась, что каша уплывет. Тем более что её становилось всё больше и больше, она лезла и лезла, как из того волшебного горшочка. Пришлось отложить в другую кастрюлю...
      По трубам и батареям весело журчала и поцокивала вода. Всё ожило как при маме. На улице лютый мороз, в кухне окно прояснело и протаяло ото льда. Бася обмела печку веником. Теперь она уже не казалась ей драконихой. "Спрячь нас, печка. - Съешьте ржаной пирожок, спрячу..."
      Родители приехали домой поздно ночью. Они потом рассказывали, как в дороге сломалась машина, как они искали попутку, добирались до ГАИ и звонили в разные места. Зайдя в дом, сначала испугались. Увидели сильный разгром - валялись дрова, уголь, лопата, пальто. Пахло горелым - это начали пригорать две кастрюли каши. Зато было очень жарко! Антоша спал на диване одетый, а Бася на своей кровати, тоже одетая, и ещё - в валенках и в саже. Одна коленка была замотана чем-то. Рядом лежала книга Андерсена.
      На другой день Бася пришла из школы и заинтересованно подошла к печке. Отныне она считала её живым существом. Та дышала африканским теплом и добротой бесконечной. Рассыпала в поддувале золотые искры. Горишь, спасение наше? Ну давай, гори.
      И погладила печь по белёному боку, и раскрыла наконец свои сказки.

[в пампасы]