Бубенцова записалась на автодело. Ну что ж. Когда уроки труда состоят из бутербродов или копания грядок, думать особо нечего. Отбыл и забыл. А когда все классы поделили на электротехнику и автодело, пришлось выбирать: утюги чинить или баранку крутить. Девчонки пошли на утюги, пацаны на машины. Одно дело пацаны, им положено. А девчонка, да еще очкарик? Не иначе выпендриться захотела. Да конечно, за ней никогда никто не бегал, кому она нужна, камбала одноглазая. Хоть тут рядом потолкается.
      Так рассуждали Басины одноклассницы. А на самом деле Басе было скучно не только на уроках труда, но и вообще в школе. Она не знала, чем себя заманить в эту поганую школу! Вечно боишься не ответить, опозорить мать. Учителя такие странные, им бы только поймать тебя на чем. А водить машину - это уже как в кино играть. Когда Грину было страшно или скучно, он придумывал Ассоль и Бегущую по волнам. Легче было так жить.
      Бася думала: научится хорошенько ездить, потом бросит портфель под ноги, положит на руль загорелые руки и поедет по окружной дороге вокруг всего города. По пути ей будут попадаться соседи, махать руками, просить подвезти... Но Бася ни разу не остановится! Потому что она поедет в экспедицию. Потому что в последнее время с ней происходили какие-то мрачные истории. Взять натяжение нити. Натяжение постепенно дошло даже до Паншиной и Михеевой. Двоечницы поняли, а Бубенцова-отличница - нет. Один раз попыталась пойти к физичке после уроков, чтобы та растолковала, но замотанная физичка торопилась в больницу и только отмахнулась.
      На контрольной по физике Бубенцова рисовала Ассоль с парусами, принцесс в туфельках. Спиной стоял Блад, показывая куда-то рукавом в оборванных кружевах.
      Господи, как ей хотелось стать одной из этих принцесс и исчезнуть из пыльного класса, где вечно боишься всего. Пришел бы какой-нибудь пират и сказал: "Собирайтесь, мадам. На рассвете уходит наш корабль из этого города…"
      Она рисовать рисовала, а сдала пустой лист, только фамилию свою подписала. Понятно, за такую контрольную Басе грозил кол. Надеяться не на что. Но вот стали объявлять оценки: "Бубенцова - четыре".
      - Вы что? - севшим голосом проскрипела Бася. - Не писала я. Чистый лист сдала.
      - А вот это ты зря, - сухо отозвалась физичка.
      Класс злорадно рассмеялся: Бубенцова забубенила. Ни бум-бум в натяжении, да еще гордится этим. А что стоило списать? Ах списывать нехорошо? А позорить училку, которая тебя прикрыла? А мать позорить?
      То физику она написала на кол, то учитель физкультуры ее через канаву перенес, а жена учителева расскандалилась, что на шею вешалась. Да он сам предложил! То сообщение не подготовила, весь класс ждал ее напрасно. За такие промахи Басю наказывали. У нее забирали проигрыватель, магнитофон. Иногда и ремня давали. Это было обычным делом. Повоспитывали - разошлись по своим делам. А Бася долго сидела, глядя в никуда.
      Приходил Антоша: "Господи, и так смурная, а они еще..." Доставал для Баси шоколадку, смешил, обнимал, и так до тех пор, пока Бася не выходила из столбняка.
      Одновременно плача, смеясь и сморкаясь, она говорила:
      - Антошка! Ты зачем меня так любишь? Нельзя ведь. А то они и тебя достанут...
      - Балда. Меня никак не взять. А ты честная до противности. Ну скажи им что они хотят, повинись, сама потом как хочешь. А?
      - Так я все равно не понимаю, что им надо-то... То говорят "не ври", то, значит - "ври"?
      - Ну переучили тебя, Бась... Переборщили. Молчи лучше. Ведь я плохо учусь, понимаешь? А мне - ничего...
     
     
      А с этим автоделом вот что получилось.
      Пока изучали устройство двигателя, зубрили все вместе. Потом, когда началось практическое вождение, каждого стали вызывать по одному. И с других уроков отпускали с уважением! Бася загорелась... И стала даже привирать про свою очередь, что6ы лишний раз дали покрутить руль.
      Учитель по труду, старый солдат Недосекин, Басей был доволен, и поэтому, когда пришел в школу человек из газеты, Басю первую защелкали с коленвалом в руке. Она как раз железки собирала после занятий и вешала обратно все на стенд. И Недосекина тоже защелкали...
      Принесли через три дня газеты. Там Басина физиономия на полстраницы. Переполох! Вызвали ее в учительскую, поздравили вместе с Недосекиным. Как было жалко, что мама с папой не слыхали...
      Потом приходили из других классов и шептались: "Та самая девчонка".
      Но если бы все кончилось так же, как начиналось! Старый солдат Недосекин, про которого вспоминали только на День Победы, с радости напился. Автодело отменили.
      Мать, узнав о газете, закричала не своим голосом: "Ты меня в гроб вгонишь!" Пришел отец, схватился за голову: "Зачем совалась, кто просил? И что теперь делать, и что подумают люди - вон как Бубенцовы воспитывают дочь! Видно, она всю жизнь собирается с пьяной шоферней водиться, а на другое не способна..."
      Выпороли сгоряча тапком с резиновой подошвой. Вздулась спина. Отцу было пороть слабо, взялась мать как более добросовестная. Она при каждом шлепке спрашивала сквозь зубы: "Поняла? Поняла?" Но Баська ничего не поняла, только вжимала голову. Не ревела. Родителей рев раздражал - виноватые плакать не должны. А может, они сами боялись быть виноватыми.
     
     
      Вот и пойми после этого - ходить на автодело или не ходить. На следующий день она даже не пошла к машине. Пацаны из ее класса и сам Недосекин смотрели на нее.
      Новенький из девятого появился, на него смотрели. Он мало двигался, но очень легко брал мячи. Стоило ему поднять длинную руку, как мяч просто прилипал к ней.
      Потом он отряхнул тренировочный костюм, взял с лавки книжку, заложенную листьями и прошел мимо Баси. Неподвижно смотрели бесцветные глаза, белые волосы косо падали на впалую щеку. Ледяной какой-то.
      В непонятных случаях Бася всегда шла к Ларке, а Ларка, конечно, все уже знала, ее сестра Лилька была с этим пацаном в одном классе.
      - Зовут Андрис Петронис, приехал из Семиреченского детдома.
      - Нерусский, да еще сирота? - ахнула Бася.
      - Почему? Может, лишенный, может, родители далеко. Мало ли.
      - А учится? Так себе?
      - Да учится он только на пять, ты не поверишь. Он говорит в классе больше учителей. Директор спросил его для засыпки: "А что ты об этом законе думаешь, Петронис?" А тот ему: "Что думать, если это не закон, а за-ко-но-про-ект. Тем более что в нашей стране и законы-то не работают". Директор и глаза на лоб. Это Лилька говорит! Прокурорша на что грозна, и та его хвалит, а сама знаешь, как все боятся этой общей биологии. Лизосомы, рибосомы всякие - Лилька говорит... Он задачи эти только щелкает.
      - Вот это да. Повлюбились все, наверно. А мать ничего не говорила.
      - И не говори, Лилька тоже, пока я не пристала. А он сел с дурой Зосимовой, все задания за нее делает, ей остается только переписать. Пацаны было высмеивать его стали, а он повернулся к ним так: "Я всегда на стороне слабого". То ее били как динамщицу, теперь из-за него никто не трогает...
      Пора было идти домой делать уроки. На душе было темно. Было два коридора - со светом и без. И они не пересекались. В жизни Зосимовой - Петронис. В жизни Бубенцовой - одни книжки. Хотя Зосимова получала двойки, а Бубенцова пятерки. Ну кроме физики, конечно.
     
     
      Проходя через лаз от соседей, Бася не сразу заметила, что у входной калитки кто- то стоит. Она вглядывалась, вглядывалась, но что может увидеть очкарик?
      Накинула опять пальто, пошла к забору. Маячивший обернулся, знакомо вспыхнул улыбкой. Бася покраснела.
      - А… Ты вроде из девятых. К матери?
      - Нет, к тебе. Не узнаешь?
      - Похож на кого-то... Нет, не узнаю.
      - Моя сестренка Верка Михеева с тобой в одном классе. Верка мне про тебя много рассказывала.
      - А вы с Верой очень похожи, правда... Глаза, ресницы. Я раньше думала,что ресницы черные у кого волосы черные. А у вас обоих волосы русые, а черные ресницы...
      - Да ладно тебе. Не в ресницах дело-то.
      - А в чем?
      - В баранке. Я газету увидал - удивился. Девчонка на грузовик села, ничего себе. А ты ведь любишь машины, скажи?
      - Не люблю. Я ездить люблю, а чинить нет. Как сломается...
      - Я же на автобазе всех знаю, всегда помогут починить. Могу тебя научить на любой машине, хоть бы и на легковушке. Ну как?
      - Да-а. Интересно вообще-то. На "Волге" вести легче, да?
      - Спрашиваешь. А на школьном грузовике еще и управление двойное, никакого сравнения... И знаешь что... давай ходить?
      - Я - с тобой?! - Бася просто обалдела. Она не верила, что кто-нибудь добровольно может ходить с очкариком. Очкариков презирают.
      - Ты со мной. А что, не разрешат? У тебя же никогда парня не было, тебя, наверное, обижают, бьют... Я бы заступался. Меня вся шпана знает, никто бы не тронул.
      Бася опять думала про спину и того больше покраснела. Она разглядывала мазутную фуфайку Михеева и ей становилось совсем не по себе. Откуда он знает? И разве он заступится перед Прокуроршей? А вдруг кто ее увидит с ним? Скажут - "вон, уже с пьяной шоферней"…
      - Сдалась тебе эта автобаза. Учился бы лучше... - выпалили Бася и ей самой противно стало.
      - Как же не работать, если отец все пропил? А еще Верку кормить...
      - Во-от. Отец спился, и ты сопьешься.
      - Никогда в жизни. Насмотрелся по горло на это дело. Во!
      Бася судорожно вздохнулл. Разговор был не романтический, не как в кино. Никакой любви, один базар, договор дурацкий. Значит, он ее - спасать. А она?
      - А что мы делать-то будем? - И еще больше смутилась.
      - Как что? Гулять. Я тебя буду на машине катать, ты меня научишь в алгебре ковыряться. Ты же отличница.
      - А ты двоечник. Все дети алкашей - двоечники. И тут ничего не поделаешь.
      - Но-но, полегче, Василиса. Ты думаешь, я слабоумный? Мне просто не до уроков.
      - Но ты на целый класс меня старше. Как же я тебя научу?
      - А я и за твой класс все равно ничего не знаю.
      Бася совсем растерялась. Она не знала, чем еще отпираться, а Толян Михеев, веселый человек, стоял и радовался. Нашел тоже дурочку. Соседка искала в роще загулявших сыночков и хворостиной гнала домой, как гусей. Мимо парка с независимым видом прошел Петронис. Или показалось?
      - Ты знаешь, Толя, я люблю столько книг, столько всего. А тебе же все равно, ты ничего этого не знаешь...
      - Ничего страшного. - Толян хлопнул по кленовому листу и сделал дырочку. - Тебе же не жалко? Ты мне расскажешь, и я узнаю. А я тебе расскажу про "Энкантадас" и "Моби Дика". Ну чего ты?
      - Да мне не жалко. - Бася сильно нервничала и оглядывалась. - Я люблю, когда человек не просто умный, а умней меня. Иначе скучно, понимаешь? Мы разные, из разных...
      Он засвистел, да так оглушительно.
      - Думал - обрадуешься. А ты выделываться... Не ожидал. Ну где тебе, директорской дочке, с шоферюгой дружить? Это не с железкой на память сниматься.
      Это было уже оскорбление. Бася круто повернулась и пошла по дорожке к дому. По обочинам шелестела по-жестяному молодая полосатая трава. А Толян Михеев остался стоять у калитки. И стоял там до тех пор, пока темнота не съела его фуфайку, пропитанную мазутом. Тогда Бася оторвалась от своего крыльца и подошла снова к нему.
      - Послушай. Мне все будут говорить, что я дура. Что связалась с таким как ты. Но если хочешь, я буду с тобой ходить. Ты очень упрямый. Как Питер Блад. Ты не читал? Я расскажу тебе, у него тоже были синие глаза и черные ресницы... И его тоже никто не понимал, как меня...
      Он взял ее за руку, и она вдруг поняла, что его тоже дрожь бьет.
      - Это было в Англии, - сказала она, - там вдруг волнения народные, а Блад был просто доктор... Так получилось, что он помогал повстанцам, его осудили, потом продали в рабство...
      Мать тревожно поглядывала на Басю, которая стояла у проигрывателя, крутила пальцем пластинку. Она добивалась, чтобы ломаный приемник играл ровно и Магомаев не завывал. Слезы у Баси скатывались и исчезали на черной пластинке.
      - Ты чего надулась как мышь на крупу? Он тебя обидел, этот...
      - Не он! - Бася глотнула то, что никак не глоталось. - Меня не он, а судьба обидела. Настоящий ведь ко мне не подойдет... - Она имела в виду Петрониса.
     
     
      Но более настоящих Бася так и не встретила. Она знала потом разных удивительных людей - добрых, умных, но таких, что хотели бы полюбить то, что любишь ты, и за это предлагали защиту - таких не было... Толян слово сдержал, вина не пил. Он вообще многого добился. Кто знает, если бы Бася не вернулась к нему тогда, - как бы он добивался? Но она не жалела, что вернулась.
      У Баси началась удивительная жизнь. Подлый Овчаров с пришитым ухом хотел было толкнуть ее в канаву за школьным участком, но его быстро одернули:
      - Ты что, козел, тебе ж второе ухо оторвут.
      - Кто еще этот лох?
      - Братан Верки Михеевой. Из сушенских.
      - Чихал я! - крикнул Овчаров, но сразу же дал задний ход.
      Уроки она теперь делала в красном уголке автоколонны, ей даже пропуск выдали с подписью начальника. Потому что дома у Михеевых обстановка не та, отец вечно пьяный, а дома у Бубенцовых Толян появляться резко отказался. Он пристально смотрел в ее тетрадь, спрашивал:
      - Ты будешь перемножать эти паровозы? Вслух говори что делаешь.
      - Ну ты что, Толик, это не паровозы, а многочлены. Чтобы, значит, умножить многочлен на многочлен… Надо каждый член этого умножить на каждый член того. Сложить все, понял?
      - Сделаем. Кажется, вспомнил. А еще что?
      - А еще уравнения с двумя переменными.
      - Объясняй тогда…
      Потом они пешком шли по шумной вечерней улице до Садовой и Толян покупал пирожок. Кроме книжек они обсуждали, куда пойдет учиться Толян, куда Бася.
      Не ходила она больше на автодело, потому что родителей боялась. Но на зачет по вождению пришла и сдала его на пятерку. Трудный перекресток сама одолела, без подсказки! Недосекин просто обурел.
      - Вот это да, девка, грех не похвалить. Ты что же это, у батьки за шофера ездила?
      - Нет, его Иван Андреев возит, меня туда не допускают.
      - А зря! - закрякал Недосекин. - Тебе уже пора на легковую сесть, она к твоим ручкам больше подходит.
      - Уже садилась.
      А сама думала - Толик, вот кому спасибо. И как будто видела вместо Недосекина ломкие неровные ресницы, чуб полосатый, выгоревший. И улыбку, такую ослепительную в темноте.

[в пампасы]