В доме ночевала птица. Она была как зоренька, что чуть брезжит в предутренних сумерках. Снегири - яркие, толстые. А тут - самочка, снегурочка. Почти что серая.
      Хозяин весь вечер мастерил для неё клетку. Отличная вышла клетка, а свобода - лучше.
      Сидела снегуриха на жёрдочке, и свет уличного фонаря освещал её и гроздь боярышника, которым её угостили.
      Тихим монетным звоном оповестила нас о наступившем утре. А после билась в стенки, как в застенке. И чуть не сломала крылья.
      Её за одно свободолюбие надо уважать! Мы и уважили: выпустили в форточку. Залётной оказалась наша птичка.
      ...В тот же день возвращаемся с дочкой из бани. Сидит наша снегириха на дереве, кричит весело: "С лёгким паром!" Ну что ты с ней будешь делать?..

От бабушки моей, Эли, пахло сказкой и раздавленной ягодой. Принесёт клюкву или голубику - никогда не скажет по-человечески, всё по-сказочному: "Это тебе от лисицы". Полезешь обниматься, опять лисой обзовёт: лиса, дескать, ты бесхвостая.
      В тёмном северном бору и правда сказка. Оставила меня как-то раз на сухой и чистой тропочке, а сама - за ближний куст. И давай оттуда укать: "У-у-у!" Чего это, думаю, с бабушкой? А она вернулась - и ко мне: "Слышала, внученька, кто-то рычал?" - "Так ведь это ты, - про себя, - бабушка!" А в ответ киваю. "Не побежала? Ну и молодец, Светланка: стой перед любым зверем спокойно".
      Раз залезла в малинник, а с нею медведь ягоду брал. Только с другого бока. "Лёвка, ты?" - "Угу", - медведь отвечает. Так и собирали мирно. Пока бабушка на своём Лёвке шерсть коричневую не разглядела. Взвыла сиреною, а мишка наутёк. И малиновый куст бросил.
      …В тёмном ельнике пахло сыроежками и зверями. "Вон там должен расти гриб", - батожком укажет место. А там в зелёном мху - волнушка-красавица! Розовая, пушистая. Правда, что волнушка: вон какую радость взволновала во мне.
      Бабушка была веская старуха. Все её уважали. Она не из тех, кто коробками из-под конфет стены украшает или цветочки пластмассовые в вазочку суёт - живые любила цветы, даже на похоронных венках цветы делала, как живые. Придут к ней: "Эля Павловна, чтоб завтра был веночек". Кивнёт головой молча. Всю ночь колдует. Я смотрю, как гофрированные розочки опускает в воск, потом их к проволочному каркасу крепит. Потом листья из зелёного картона вроде фикусовых вырезает.
      Бабушка, зачем мёртвым твои живые цветы? Где ты? С кем? Ты на кладбище. С мёртвыми. С сыном Лёвкой. И не везу я тебе цветов - ни живых, ни мёртвых. Без меня умирали. Ни один не крикнул: "Умираю!" Отец - потому что спал и не думал, что не проснётся; напоследок перед сном узнал футбольный счёт и что наши победили. А бабушка... Приказала своим старухам писем нам не писать, телеграмм не слать. Чуть не год спустя узнали.
      Странный человек, странные фантазии! С парашютом в молодости прыгала? Прыгала. А была в положении интересном. Сыновей назвала: Юлий и Лев! А в семьдесят лет что отмочила: ключ ей не оставили, в гости с ключом ушли. Пришла с огорода и на второй этаж по балконам влезла! Соседи подтвердили.
      Я фасониться любила. Своих вещей мало - дай Сашкину жилетку! Как бы не так. Сложила бабушка вещички любимого внучонка - и под замок. Дескать, вырастет, женится, да ребёнок родится - вот и приданое. Ну что за фантазии: Сашке-сопляку самому десять лет от роду... Дождалась! И вырос, и женился, и получил в посылке для своего ребёнка собственные детские башмачки и прочее. Я-то думала, умрёт бабушка, не дождётся. Старая ведь. Старая, да крутая! Да ещё лесная. После второго инфаркта врачей удивила. Не только встала, но и в лес пошла. С пустой бутылкой. Раньше в бутылке чай был, а теперь лежит она, бутылочка эта, на муравейнике, и муравьи-сластёны в неё заползают. Муравьиным веществом залечила бабушка своё сердце, ни зарубочки не оставила. Сердце молодое, глаза молодые, очки сняла совсем - черникой зрение подправила. Старухи за ней не поспевали ходить. ...И давай вертеться с пирогами! Любили мы таскать без спросу маковки, калитки, шанежки... Скрутит полотенце - и за нами: "Лёвка, опять маковку стащил!" А навстречу повзрослевший Сашка медведем идёт: "Бабуленька, дай я тебя поцелую!" Тут и смутится старая, и засмеётся, и полотенцем опояшет: "Так это ты стащил!"
      Одно слово - бабушка. Мягкое слово, родное. Лесное, грибное, сказочное: ба-буш-ка.

Варька варила суп. Металась от стола к плите. Жару поддавал ещё и годовалый первенец Борька: цеплялся за Варькину юбку, упрямо ревел. Потому что заболел. Потому что маме некогда.
      - Да не убегу я никуда! - в сердцах сказала Варька, пытаясь отцепить маленькие кулачки. "Мужик на обед придёт, а у меня не сварено! А то, ещё не легче, бабу Любу нанесёт..."
      Ох уж эта баба Люба! Живёт за стенкой, по-соседски никогда не зайдёт, малого не потешит. Всё как мировой судья: явится, сидит на табурете, охает, вздыхает, глазами комнату пробирает. Потом на завалинку бабкам несёт: комната не убрана, ребёнок замызган, суп мужику не сварен.
      Варька смотрит на сына - и правда, замызганный и зарёванный весь. С ним бы посидеть, его бы побаюкать... Суп-то сварен, да и молодой муж неприхотлив и всегда весел: "А я дорогой яблок нахрумкался!" И сам пригожий как яблочко.
      Но баба Люба!.. Из-за неё жизнь не в радость: всё Варька что-то подтирает, да подстирывает, да подбирает. А Борька целыми днями ревёт.
      …В светлый этот осенний денёк решила Варька дать бабе Любе бой: пусть приходит, пусть смотрит, как верчусь-кручусь, от родного сына увёртываюсь!
      Сидела на полу среди разбросанных игрушек, возилась с маленьким, когда в сенях что-то стукнуло-грюкнуло: Баба-Яга пожаловала! Но вошла тётя Маша, другая соседка. Вошла - и запела, загудела, подхватила Борьку на руки, прижала к могучей груди.
      - Ну что, девка, накормила мужа-то? Не обижает он тебя? Ну и молодцы. Живите по-хорошему. Он у тебя работящий. ...Девк, а ну как он уйдёт от тебя?
      - Как это? У нас же сын...
      - Ну и что ж что сын! Будет ходить налево, не истратится. Сын! Уйдёт - и на сына не оглянется!
      - Врёте вы всё, тёть Маш, - Варька улыбнулась криво. - Я тогда... я тогда...
      Лицо у доброй тети Маши делается злым, глаза так и сверлят.
      - Эх, девка! Не таких слов я от тебя ждала. Думала, рассмеёшься, а ты и расклеилась сразу, обмякла. Когда мой меня с шестерыми детями бросал, так я песни пела да плясала. Ему всё передавали! А того не видели, что у меня подушка к утру от слёз не просыхала. Всё с притопом да с прихлопом. Задело это его, веселье-то моё, вернулся...
      Смеётся, глаза молодые, а ведь седьмой десяток. Встаёт, забирает за пазуху Варькиного ребятёнка: "Управишься - придёшь за ним".
      В блаженной тишине Варвара не спеша прибирается, стирает, складывает раскиданные игрушки...
      ...Часа через два отворила Варя соседскую калитку. Борька барахтается в куче тёплого песка - хорошо ему тут, как в раю! Розовый линялый совочек в руке. А тетя Маша? Варька вошла в яблоневый сад и ахнула. Вымыла тётя Маша голову и ходит, сушится. Ходит по саду царь-баба с распущенными золотыми волосами. Статная женщина ходит. Песни распевает. Как в раю. Словно девушка по саду гуляет, подбирает яблоки - их нынче пропасть. Детей вырастила, внуков вынянчила. И любое горе ей, что это вот крепкое яблоко: отхватила половину молодыми белыми зубами, хрумкнула - только сок по губам брызнул!
      Стояло бабье лето. Сверкали в воздухе паутинки. Шуршал ветер. Гладило солнце Борькино темечко. Так и уснул с совочком в руке.
      А тётя Маша всё ходила по саду, всё пела.

Деда звали Шишкиным - у него в шишках была вся голова. Маленький, толстый, лысый. Как выпьет, так и ходит за бабкой, покряхтывает: "Гм, лапочка, гм, изюм!"
      И случился у деда рак. Пришла пора ему помирать. Дед было совсем ноги протянул, да узнал, что бабка самогону на похороны нагнала. Встал и всю неделю этот самогон пил. Пил и приговаривал: "Гм, лапочка, гм, изюм!" Наконец напился и упокоился.

Возвращаемся как-то раз с прогулки, идём на кухню чай пить. А там уже кошка Мурка сидит, с интересом на раковину смотрит. А в раковине прыгают и не хотят сдаваться караси! Здоровые, как лапти. Толстые, золотистые. Дети кричат: "Папа, это ты поймал?" А то кто же! Наш рыбак сияет-светится не хуже карася. Хвостики у карасей короткие, аккуратные, тушки переливаются - хоть картину пиши!
      Карась живуч. Никак не хочет заснуть навеки.
      - Этак вы долго друг на друга глядеть будете, - посмеивается хозяин.
      - Я думала, карасики - это очень маленькие рыбки, как мальки...
      - Да что ты, лавливал я карасей бо-ольшущих. Лежат, бывало, в ведре, похрюкивают.
      Возились, чистили, жарили весь вечер.
      Сосед пришёл:
      - Дайте хоть хвост. Ужасно по ухе соскучился.
      Нет, на уху ёрш хорош. А караси - они жареные вкусные. Сладкие такие.
      ...Телевизор трещал без умолку. Катастрофами пугал, антициклоном... А мы слушали да хрустели жареными хвостиками. Река рядом, рыбак свой - перезимуем!

В апреле слышно, как растёт трава. Непрерывный тихий шелест и треск. Лесная славка славит любовь и весну. Каждую неделю тропинку к ключу украшают новые цветы: медуницы, фиалки, ветреницы. Берёзы снова плачут от боли...
      По ночам к дачке выходили лоси. Обдирали кору со свежесрубленных слег, оставляли следы на некопанных грядках. Я мечтала увидеть их, огромных ночных гостей. Мне чудились великаны. Я, подобно древним грекам, верю в великанов: были они и ещё, может, будут.
      Но почему именно на даче, на краю леса чудятся мне они?
      Разгадка оказалась неожиданной и простой. Высоковольтные вышки! Не обращала я на них внимания, а держала, выходит, в уме. Вот она откуда, боязнь великанов на дачном участке! А с виду я - простая дачница, роюсь себе в земле. Так... Надо голову прикрыть от солнца.
      ...А в общем - покой и тишина. Кричит сойка, планирует мышатник, дерево скрипит и стонет. Скоро солнце припечёт, проснутся комары, и станет весело. Опять буду приходить в гости к зелёному лягушонку, что живёт у ключа под корягой, будем пить с ним чай, строить друг другу выпученные глазки; буду завидовать жуку-плавунцу: скользит по воде и не тонет! - и кто его знает, что вообще человеку надо?.. Да и сам человек порой об этом догадаться не успеет - так помрёт. Думает, картошка нужна ему, укроп, а на самом деле... Солнце, звёзды, жуки-плавунцы, лягушата, синее небо без края, цветы и птицы - мир, полный добрых великанов.

[в пампасы]