Свинка трёхцветная, шикарная: песочное тулово с белой головой и чёрной кляксой на ухе. Издалека свинка похожа была на варежку. Семенила она мелко, по-старушечьи, лапы старалась не показывать из-под брюха. Так ровно ехала она по полу, словно у неё были не лапы, а колёса. Варежка на колёсах! Но если удавалось поймать свинку и взглянуть, что там у неё снизу, то приходило удивление: так несуразно и жалко выглядели её кривые лапки с розовыми пятками!
      Ещё она умела громко скулить: когда хотела есть и слышала приближение людей, тут же начинала звонко пищать, - как поросёнок. Может, потому её и прозвали свинкой? Но за что назвали морской свинкой? Говорят, раньше называли заморской: потому что завезли первых свинок к нам издалека, чуть не из Америки. То есть люди открыли Америку и свинок, а свинки открыли Европу и её обитателей. Но сейчас уже неважно, кто кого открыл - важно жить, как-то договариваться, давать друг другу возможности для жизни.
      Вначале я решил дать свинке полную свободу: жаль было сажать такую симпатичную варежку в клетку! Соорудив для свинки гнездо в коробке из-под утюга, я смело пустил её на пол. Но уже на второй день в квартире появился резкий запах - не такой едкий, как в уличном туалете, но и не такой домашний, как в деревне возле коровы. Со свинкой надо было что-то делать. Не обращая внимания на свитое для неё гнездо, она повадилась жить под диваном - и как раз под тем местом, где я спал, она затеяла писать и какать.
      Пользуясь человеческой силой и проворством, я изловил бедную свинку - и водворил её в клетку. Может быть, таким поведением она выражала безграничную привязанность ко мне… Но наши взгляды на формы выражения любви расходились - поэтому и пришлось ей расстаться со свободой. Я помыл полы и зажил спокойно, лишь с малыми угрызениями совести - понимая по удручённому виду свинки, что поступил с ней нелюбезно.
      Клетка была модной, шикарной: прозрачное корыто из пластика, покрытое сверху тонкой съёмной сетью из стальных проволочек. Если бы я сразу посадил её в клетку, она меньше бы мучилась: вкусившему свободы трудно с ней расставаться. Или, наоборот, мало души вложил я в её воспитание: надо было возиться с ней, играть, оставлять лакомые кусочки где-нибудь в дальнем углу комнаты - так, со временем, она бы могла поумнеть и догадаться, что меня раздражает её манера гадить под диваном. Всего этого не было, ни о каком приручении и дрессировке я и не думал - мне казалось, что равноправные существа не должны унижать друг друга подобными затеями. А если наши права не равны - то пусть уж она лучше сидит в клетке, от греха подальше. Зато я по мере возможности обильно снабжал её одуванчиками. Одуванчики - любимое свинкино кушанье, - она обжиралась ими, хрумкала, лопала всё, что давали.
      Как-то вечером я обнаружил в эмалированном ведре на кухне мышку. Она попала туда в поисках пищи - и прыгала теперь как заведённая, стараясь ухватиться лапками за край - но соскальзывала всякий раз по гладкому боку на дно. Что с ней делать? Правила гигиены предписывают изъять мышку из кухни и удалить от съестных припасов. Знакомые посоветовали сделать это самым простым способом - выбросив животное в окно. Но этаж был пятый, а внизу - асфальт, поэтому мне казалось, что мышка наверняка погибнет. С другой стороны, она была такой забавной: с мизинец длиной и с отважными усами, как у Мюнхгаузена… И за что губить эту Божью тварь? Я решил посадить её в клетку к свинке, чтобы им там было веселей вместе. Сказано - сделано: изловчившись и схватив мышку за хвост, я донёс мелкую живую тяжесть до клетки, поднял решётку - и вбросил в заросли одуванчиков.
      Мышка была мелкая, да удалая. Как часть дикой природы, она отнеслась с ненавистью к клетке, с которой свинка, хотя удручённо и не без ропота - но всё-таки смирилась. Первым делом мышка принялась носиться по потолку клетки, устроенному из гребёнки длинных стальных прутьев. Прутья эти, толщиной в спичку, ровно помещались ей в горсть, и мелкие розовые пальчики обвивали прут, держась за него снизу. Словно воздушная гимнастка, мышь висела под куполом клетки - и только лапки высовывала наружу, показывала попеременно: то правую переднюю, то левую заднюю - и так далее, пытаясь ими уцепиться за воздух. Как руки утопающего возносятся над поверхностью воды, когда сам он едва уже шевелится в глубине, так и эти красноречивые лапки выскакивали из ряда стальных волн. Пробежав весь потолок клетки вдоль и поперёк, посовав свой нос во все щели, мышь убедилась, что клетка сделана на славу и ни один прут не отстоит от другого шире, чем на полмышиной головы. Тогда мышка стала в неистовстве бросаться на свинку, ползать по ней сверху и кусать за розовое ухо. Свинка с хныканьем пряталась в своих одуванчиках...
      Ни дикая, ни одомашненная часть живой природы проявлять друг к другу доброжелательности не захотели. Я-то думал, что свинка, как особь более воспитанная, возьмёт опеку над меньшей своей мохнатой, так сказать, сестрой и покажет ей пример не разбойничьей, не воровской жизни. Мышка мало-помалу исправится, тоже приобретёт хорошие манеры, станет благоразумной. Может быть, даже полной вегетарианкой станет мышка - и будет с удовольствием хрумкать одуванчики.
      Но не тут-то было! Как я был наивен... Жизнь в клетке превратилась в сущий ад. Злобная мышь забиралась на потолок и прыгала оттуда на притаившуюся (как той казалось) в одуванчиках свинку. От неожиданности свинка передёргивалась, будто заяц под коршуном. Мышь преследовала свинку с ненавистью террориста, который видит причину всех своих горестей в предательстве продажных тварей, находящихся на содержании у врагов, в подлости трусов, обжирающихся подачками людей. Свинка вызывала возмущение непокорённой, не сломленной, готовой отдать жизнь за свободу мышки.
      Я понимал, что и свинке и мышке живётся не сладко. К свинке, привыкшей регулярно получать одуванчики, огрызки яблок, хвосты морковок и попки огурцов, явился злобный насильник и захватчик... Легко было оказаться и в мышкиной шкуре и в свинкиной, понять и ту и другую сторону - но выхода я не видел. Разве что отселить мышку - но тогда пропадут мои надежды на мирную дружескую жизнь между выходцами из народов свинок и мышек...
      Я сомневался, а события разворачивались самым коварным образом. Как-то вечером, вернувшись домой, я обнаружил, что мышка пропала. Горю моему не было предела. Неужели ей удалось-таки выскользнуть в щель между съёмным потолком и стенами клетки? Внимательно порывшись в одуванчиках, я обнаружил мышку, которая с заспанным видом высунулась из угла и с таким удивлением на меня воззрела: "Какой оглоед будит тут меня?"
      Счастье моё было неописуемым: значит, сбылась мечта, и мирно живут-ночуют уже бок о бок мышь и свинка, образовался маленький теремок из добрых друзей в этой клетке, - и напрасны были страхи! Просто животным надо привыкнуть, принюхаться друг к другу, пометить территорию, составить договор. Ура! Дружба восторжествовала, а мысли про глупость свинки и терроризм мышки - полная ерунда: животные шагнули навстречу друг другу и повернулись, так сказать, лучшими своими сторонами. Матерински тёплая, обширная свинка - и маленький, так сказать, пострел, вместо сына её - мышонок. Ведь у животных этих нет семьи, они оторваны от родных, живут без общения с близкими себе по шкуре...
      Но на следующий день я обнаружил мышку полудохлой, - она уже почти не подавала признаков жизни. Пришлось срочно отселять её от свинки и отпаивать молоком. Целый день мышка приходила в себя в коробке из-под утюга, а ночью прогрызла дырочку - и была такова… Может, оно и к лучшему: мышка вообще могла задохнуться от запахов в клетке: если я сам не мог выдержать их два дня, то каково же было жить мышке рядом с тем, что выделяла свинка каждый день. После всего, что случилось, я уже не мог подвергать жизнь мышки испытаниям - и сажать её в клетку.
     
     
      Я вспоминал мышку: как лазила она по прутьям и протягивала лапки, как смешно топорщились усы её, словно снятые с Мюнхгаузена, как блестела она черничным глазом - будто молила меня: выпусти, спаси! Совсем немного довелось мне пообщаться с ней - всего пару вечеров, но запомнилось это надолго.
      А свинка? Это судьба моя. Взял я её к себе - нельзя уже теперь отказываться от неё. Ведь она - как дитя малое, беспомощное. И даже если она плохая, свинка - но моя. Подумал я так, почистил клетку - и пошёл рвать одуванчики.

[в пампасы]