Путевкой в лагерь меня наградили за победы на олимпиадах по математике. Лагерь был показательным - что-то вроде мини-Артека... Располагался он в чудесном месте, среди высоких сосен. Упругие колючие ветки норовили ткнуться в лицо, царапнуть острой пощёчиной: идешь по лагерю - и то и дело отводишь, раздвигаешь ершики на змеистых голых ручках.
      Кроме обязательных развлечений: манной каши, муштры на линейках и игры в настольный теннис, меня встретили и дополнительные радости общения с перезревшими верзилами, которые обитали в нашей спальне. Для них поездки в лагерь были привычным и вполне наскучившим занятием. Как дети начальства они, верно, имели более глубокое представление о жизни - и поэтому целыми днями не сползали со своих кроватей: валялись, как морские котики на лежбище, и иногда, в повышенной тоске, трубили песни басовитыми голосами. Особенно они любили песню про дубы. Как я теперь понимаю, песня эта посвящена экологии, может быть, поэтому "котики" пели ее с особенным пристрастием:

Лукоморья больше нет.
От дубов простыл уж след...
Выходили из избы здоровенные жлобы,
Порубили все дубы на гробы!

Ты уймись, уймись, грусть-тоска,
У меня в груди -
Это только присказка,
Сказка - впереди...

      Поначалу было даже интересно: "котики" играли в карты, пели, иногда исчезали куда-то - но я не помню, чтобы встречал их на территории лагеря - жизнь их была окружена веской тайной... Один из них мне казался вполне симпатичным - здоровенный детина, словно богатырь из сказки, - тот, который лежал на печи, не находя себе дела достойного, куда приложить силу богатырскую. Пару раз мы играли с ним в мелкие походные шахматы. Думал он с большой натугой, проигрывал, но не терял привычного, чуть тоскливого благодушия, так что я почти влюбился в него - ведь игра в шахматы не входит в джентльменский набор русского богатыря, а все остальное он делал с победительным спокойствием, от него веяло силой...
      Два прочих "котика" были побеспокойнее. Один - жилистый и длинный, с волосатыми ногами (это он вопил, дергая гитару за струны), другой - квелый, блеклый весь, словно сделанный из пыльной ваты, с мутным блеском в глазах. Он "пас" вертлявых пионеров, которыми была засыпана спальня. В ход шли ехидные приколы, обмазывание зубной пастой, пропажа вещей - в общем, небогатый набор забав, который мог прийти на ум скучающему остолопу. Все эти мелкие гадости портили атмосферу спокойного безделья, бездумья, которым можно было насладиться в лагере.
      В таком безделье у меня начали зарождаться новые ощущения - вот, например, девчонка в шортах сегодня так мило и благосклонно посмотрела на меня, и сладко было вспомнить, представить вновь этот взгляд и голос, задающий мне вопрос, располагающий к общению, беседе... О чем бы с ней поговорить? И я, закрыв глаза, начинаю проигрывать возможные фразы, разговоры... И эту звучащую материю блаженства, которую я ткал, растянувшись на кровати в "мертвый (ну и названьице!) час" - эту материю разорвал серый ватный нахал: он встал с кровати, неслышно подкрался ко мне - и ухватил за нос!
      Черт дери! Я в неистовстве бросился на него с кулаками, а он обхватил лапищами своими мои кисти и утробно захохотал:
      - Что, кайфовал, парнишка?
      Так они меня кликали - "парнишка". Действительно, хотя я далеко не карлик, но был раза в полтора меньше, чем каждый из трех гигантов, соединённых какой-то тайной связью, - видно, у таких больших людей столь же великие проблемы. И даже тот, что был мне симпатичен, партнер по игре в шахматы, на чью помощь я втайне рассчитывал, отворачивался от меня в тяжелую минуту - наверное, защита мелких одиночных людишек не входила в задачи богатыря: вот если бы сразиться с чудищем поганым - он бы себя показал.
      Тогда я понял: помощи ждать неоткуда. И решил: если ещё раз такое случится, уйду из лагеря. До дома далеко - километров триста, но я что-нибудь придумаю.
      Но вот опять день, снова каша и купание, и заманчивые кружки кинофотоспорта, опять я встречаю девочку в шортах, мы интересуемся одним и тем же кружком, фотографируем друг друга, сосны и цветы снимаем на кинокамеру, и говорим... Она внимательно слушает меня - так это все странно...
      И снова "мертвый час"...
      Мутный гигант опять прицепился ко мне. Он присаживается на край постели и заводит разговор о моей половой полноценности. Видно, эта гадина подглядывала за мной и заметила девочку в шортах.
      - Давайте поглядим, все ли у него на месте...
      Внезапно он наваливается на меня и рывком стаскивает штаны...
      - Червяк, голый червяк! - он отпрыгивает от моей кровати и носится по палате, орет, как сумасшедший...
      Я натягиваю штаны и плачу.
      Богатыри обсуждают особенности моего волосяного покрова.
      - Да он же совсем голый! - кричит мутная образина. - Как червяк!
      Я одеваюсь, выхожу из корпуса в дремлющий день, пролезаю через дырку в заборе и по горячей улице поселка направляюсь в дальний край. Здесь, в тени соснового леса, стоит избушка с табличкой "Почта". Я беру бланк телеграммы и вывожу печатными буквами:

ПАПА ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА ЖИТЬ ЗДЕСЬ НЕВОЗМОЖНО

      Я вывожу адрес дома, плачу по шесть копеек за слово и выхожу. И вдруг ощущаю, что все это я больше никогда не увижу: и эту дорогу на песке, и стройные корабельные сосны, посаженные здесь по указу Петра Первого, сосны, из которых делают мачты для кораблей. И вот стоят здесь тысячи мачт, раскачиваются: хотят уплыть, мечтают о море... Словно тысячи кораблей зарыты впритык друг к другу, кораблей-призраков, которые сошлись вместе и образовали мачтовый лес - остров погибших кораблей среди степи. Или нерожденных? Загадочное это место - и красивое, но мне приходится отсюда уезжать, расставаться с кашей, кинофотоспортом, девочкой в шортах...
      Остаток дня и следующее утро я слонялся по лагерю, отводя от лица ершистые ветки сосен. Жаль, что не получилось у нас с тобой, лагерь, - да, видно, не судьба. И даже пионеры, суетящиеся на своей линейке, казались мне милыми, но какая-то завеса уже отделяла меня от всех...
      К обеду явилась старшая сестра: прилетела на маленьком самолете-"кукурузнике". Я вошел в палату, где проходил их мертвый час, взял чемодан... Все смотрели на меня с удивлением:
      - Как, ведь прошло всего два дня - лагерь только начинается, все впереди?
      - За мной приехала сестра. Сейчас у нас самолет, мы улетаем.
      Вмиг отношение ко мне переменилось - какие веские слова: "сестра, самолет".
      - Прощайте, - сказал я безразлично, обводя палату последний раз невнимательным взглядом, никак не выделяя ни мелких пионеров, ни хмурых богатырей.

Ты уймись, уймись, грусть-тоска,
У меня в груди -
Это только присказка,
Сказка - впереди...

      В этой песне я не понимал многих слов - например, про жлобов. Это кто такие - жлобы?
      А дальше, и вправду, как в сказке - мы пришли на поле, поросшее плотной травой, влезли в маленький зеленый самолетик, похожий на кузнечика, он застрекотал, задребезжал, побежал, раскачался как следует, подпрыгнул, и - полетел. Я летел первый раз в жизни. В круглой дырке иллюминатора остался строй сосен, и лагерь, и там, в корпусах - совсем мелкие жлобы на кроватях.

[в пампасы]