- Ну чо, рыбачок, айда поботам!¹ - предложил как-то утром отец.
      - Опять на Убьённо?
      - Нет, на Исеть.
      На тележку погрузили лодки и свезли на реку. Спрятали повозку в кустах, отчалили. Отец так и засиял. Оглядывая реку и берега, отдыхал на стрежи. Поток затягивал лодки во вновь размытое русло - Узенькое, что соединило два рукава Исети, Бараниху и Исток. Плотина сооружается тут почти каждое лето, сдерживает накатывающую на неё Бараниху. Но река потихоньку подгрызает берега, возвращаясь на облюбованное место, то выше, то ниже плотины.
      Минуя буруны от комьев плотного матёрого берега, как из трубы вылетаем на простор Истока. Течение прижимает лодки к длинному грязно-жёлтому острову.
      - Греби проворней, - командует отец, энергично налегая на весло.
      Исток несёт нас всё дальше, у трепещущих полузатопленных тальников, у заросших камышом голых отмелей.
      - Вон Соловьино-то! - кричит отец.
      - Где? - озираюсь я в ожидании увидеть знаменитый остров.
      - Да вон видишь берег крутой, чёрный-то!
      Впереди действительно чёрная стена обвалившегося подточенного берега.
      - А почему остров? Вроде не похоже...
      - Так протоку-то затянуло, да ещё гать сквозь неё клали. Илом засадило, давно туда на тракторах ездят. Всё тальником заросло.
      Берег Соловьиного тянется неожиданно долго. Безобразные кучи сухого тальника - чуть не до середины русла: хватают из-под воды за лопасть весла.
      - А чо кусты в самой реке?
      - Лет, поди, тридцать как их сюда бульдозерами спихнули. Луга под сенокосы расчищали. Черно было в лугах-то, всё выдрали. Да ноне кустами же всё опять и заросло. Над рекой да над лугами только нагалились. А старики-то говорили: "Ково жо вы, робята, делаете, ить тут и птичка и зайчик спрятатся". А мужикам чо, дали разнарядку - выполняй. Летом-то на Соловьином сколь хорошо бывало! Соловьи поют - в Ковриге слыхать.
      Отец замолчал, предаваясь, видно, светлым воспоминаниям. Внезапный удар весла об очередную подводную ветку вмиг согнал с лица счастливое забытьё.
      - Вот кусты и лежат уж сколь годов. Раньше, бывало, с сетями тут плавили-неводили, чистые берега-то были. А нынче не сунешься, одни задевы.
      Скоро открылась неторопливая Исеть, два рукава опять сливались и дальше уже несли воду вместе.
      - Померь-ко, сколь глубина-то! - предложил отец.
      Взял за лопасть, сую длинное, под три метра, весло в воду. Не достать!
      Поставили сети в протоке. Потихоньку, чтобы излишне не будоражить воду, крадёмся в заросшую роголистником даль. По берегам дикое сплетение тальника и сочных камышей, череды да крапивы. Воды уже не видно; плывём, разгоняя веслом ряску.
      - Ну, хватит! - говорит отец.
      Разворачиваем лодки, встаём, упираясь ногами в борта. Поднимая столбы воды, ботаем и насколько возможно быстро плывём к сетям. А в них выбирать почти нечего. Два окунька да чебачок-сквознячок, которого тут же и отпустили.
      - Не густо! - огорчается отец. - Должно быть, дождь будет, вон чо у Замараевой накатыват.
      Северо-западный край и правда темнел наваливающимся дождевым заслоном.
      - Давай на берег, лодки подопрём, пересидим, - предложил отец.
      Причалили к крутому мысу Соловьиного, втащили лодки и, повернув их днищем к наступающей грозе, подпёрли доской-сиденьем. В тот же миг замершие кусты смял-заломал взбесившийся ветер. Высоко на серо-синем небе забелели изодранными бумажками улетевшие от земли и воды чайки. Где-то бухнул гром. И понеслось...
      Под лодкой сухо и тепло. Лежим, переговариваясь, пытаясь перекричать слившиеся в монотонный гул удары капель.
      - Вон чо раздурелось! А вот рыба-то, поди, с утра знала, что гроза будет...
      Голос отца заглушил треск нового разряда, алюминиевый борт моей лодки так и задрожал.
      - Ух, чо верескат! В воде сидит рыба-то, а как-то чует, что дождь будет.
      Гроза стремительно удалялась в сторону Шадринска. Дождь ещё колотил в умытое дно лодки, но небо светлело, обдавая землю матовым, без теней, светом. Трава и кусты нежно заблестели освежённой зеленью.
      - Посмотрю, что оно за Соловьино, - выползая из-под лодки, объявил я.
      Остров зарастал. С краёв и от гати ползли завоеватели-тальники. Тонкие длинные вицы молодых кустов надёжно спасали остров от вторжений. Сенокосной площади осталось не больше четверти острова, все края отобрали себе щавель, осот да крапива.
      Вон с берега катушки бобров, вон трава притоптана - косули, наверно. Приволье им тут в кострах да тальниках. Вдруг вся округа празднично засияла, из последних клочков улетающей грозы вынырнуло солнышко.
      - Ну, где ты? Сейчас лов-от начнётся! - позвал от лодок отец.
      Возвращаюсь.
      - Чо-то ничего особенного я на этом Соловьином не углядел.
      - Да чего уж тут глядеть-то! Вот раньше бы, - хмурится отец. - Скоро и имя-то забудут. Ты вон первый раз увидел, а иные и не знают вовсе...
      Через несколько лет случилось мне побывать на Соловьином. Остров почти весь зарос тальником и черемухой. Трава выдурела метра под полтора - никто уж давно не косит в лугах. И захотелось оказаться на Соловьином в ранний час майского дня, узнать, вернулись ли соловьи...
     
     
     
     
¹ Поботам - от слова "ботать" (пугать рыбу). Используется специальное приспособление - ботало. Это довольно оригинальное изобретение: металлический (из кровельного железа) конус с завальцованными краями, называемый "стакан", насаженный на длинный, больше 3-х метров, тонкий шест. Стоя в лодке, шестом резко опускают стакан в воду; оставшийся в стакане воздух вырывается наружу, производя резкий (вроде тявканья или хрюканья) звук; под водой он, наверное, очень далеко слышен. Рыба пугается и стремится уплыть подальше. Так можно её загонять в заранее поставленную сеть. Способ лова применяется очень давно, но, как и многие традиционные приёмы, признан сейчас браконьерским. - Примечание автора.

[в пампасы]