Бывают ещё и сейчас в русских деревнях мужики особого склада - весельчаки, умельцы на все руки, битые жизнью, буйные в юности и всё такие же затейники в годах. И хоть помнят их норов, а уважают, - а может, наоборот: уважают потому, что помнят. Сашкин дядя Юра был как раз из таких.
      Нашло как-то на него романтическое настроение, подъехал он на своём ярко-зелёном мотоцикле к Сашкиному дому. Тому, где Сашка жил в то давнее время с отцом, матерью и двумя сёстрами - старшей и младшей. Да как гаркнет с порога:
      - Айдате, что ли, хоть в поле. Грузди-то ишо не все измокли.
      А надо сказать, уже неделю как устоялась матёрая осень. Не та лёгкая - ранняя, или поздняя, прозрачная, а самая серединная. Лес отяжелел листвой, будто на сносях - вот-вот сбросит её, освободится, застройнеет. Ночи долгие и такие сырые, что под листвой уже не просыхает за день. И днём леса парят этой сладковатой смесью дыхания прелых листьев и трав.
      Сашкины родители, зная, что Юрий, как всегда, настроен решительно, сразу отказались. Отцу нездоровилось, а мама и старшая сестра Нина обставились горячими банками, закладывали туда спелые белобокие яблоки, насыпали по мерке сахар. Закатывали крышки и вполголоса, шутя, перебранивались. Вот и вышло, что отправили за последними груздями Сашку.
      - Эй ты, отрок Александр, - позвала Нина, - поезжай, сколько можно этот, как его там, "Наутилус", что ли, слушать? Разомнись, хватит уже диван давить.
      - Саша, и я с тобой, - подскочила младшая Оксанка.
      Сашка нехотя оторвался от изучения белых разводов на потолке, прервал песню про "Бриллиантовые дороги". Выключил магнитофон со старательно исправленным путём отцарапывания буквы "а" наименованием - "ЭЛЕКТРОНИК". Поднялся.
      - Мафон покарауль, чтобы Нинка не включала, - громко, чтобы все слышали, поручил он сестрёнке. - Куда поедем-то, дядя Юра?
      - Нук, бак-то полный, куда-нибудь да доедем, - дядя Юра стоял, загородив дверной проём, - в хромовых сапогах, синих спортивных штанах с лампасами и подбитом мехом танкистском шлеме на голове.
      Поехали. Где знакомыми путями, а где без пути, по стерне, среди рыхлых соломенных куч, исторгнутых жадными нетерпеливыми комбайнами; а то подросшей отавой покоса. Осенью дорога может быть где угодно.
      Краснокудрые зеленотелые осины еле заметно трепещут круглыми листиками. Стайками, кувыркаясь в воздухе, слетают листики вниз, на такие же красно-оранжевые, сброшенные раньше; заваливают потихоньку перезревшую костянку и чахлые травы.
      - Чисто выбрано! - восхищается покосами дядя Юра. - Давно уж так-то края не окашивают. Экономно, как в стары годы.
      - Давай останавливайся, - не слыша его, кричит сзади Сашка, - тут поищем грузди-то.
      - Да ну их, эти осинники. Давай в Барсучий колок поедем. Был там? - обернувшись, спрашивает дядя Юра.
      - Нет. А далеко?
      - Да не пешком ить, - дядя Юра резко разворачивает мотоцикл и снова кричит: - Нигде такого не увидишь. А грузди… Что грузди? Они и там такие же.
      Дороги на жирном чернозёме, как реки в песчаной пустыне, блуждают. Раздавят такую дорогу в осеннее ненастье или весной в беспутицу после бурной затайки, по привычке ещё какое-то время ездят по ней, маются. И как-то сам собой найдётся нетерпеливый водитель, который возьмёт да и свернёт, сочно ругаясь, на обочину, проедет по траве. За ним - не сразу, конечно - проедет ещё кто-нибудь. Глядишь, через пару дней готова новая дорога. Старая же за лето совсем зарастёт - сначала травами-однолетками; потом пойдут сорняки посерьёзней, и так потихоньку, год за годом, втянется дорога в луг или лес и будет жить уже не дорогой, а колеями.
      Мотоцикл вместе с Сашкой кидает с боку на бок - это он под углом переезжает брошенные дороги, стремясь добраться до живой, твёрдой как камень, разорванной сеткой тонких трещинок. Последнее препятствие, прошлогодняя колея, безобразно чернеет между деревянистыми дудками крапивы, лебеды и конопли.
      Вскоре засвистел в ушах ветер. Сашка огляделся. Взор притягивало торжественное величие древнего, широкого, как речная пойма, лога, золотящегося местами усохшими тростниками, темнеющего буро-жёлтыми непроходимыми ивняками, с сетью болотец и всё ещё зелёными травами у ручьёв. Дядя Юра свернул на обочину и, выдернув ключ зажигания, проворно спрыгнул на землю. Мотоцикл, потарахтев немного, будто на полуслове затих.
      - Вон там козлики-то летовали, - показал дядя куда-то в лог. - Озимые недалёко, вот и прикормились. А на той-то стороне погляди! - широко расставив руки, дядя Юра вертел головой, будто схватывая пейзаж в охапку. - Вот бы нарисовать или сфотографировать как есть! Какая картина бы вышла, а!
      Небо лёгкое, высокое и прозрачное, хотя и не глубокое, как летом. Воздух совсем не остыл за ночь. Греет его прокалённая за лето, не остывшая ещё земля. Блестят золотом соломенные копны, полыхают березняки.
      - Давай, дядя Юра, грибы-то посмотрим, - стремится к лесу Сашка.
      - Где? Здесь, что ли? Нет, дальше поедем. Тут негрузденное место-то.
      Дядя Юра уже заводит мотоцикл; Сашка едва успевает схватить поручень перед своим сиденьем. Взрыкнув и выпустив сизый дымок, мотоцикл понёсся краем леса.
      - Вон, - показывает рукой дядя Юра, - смотри, вырубка. Запоминай, малины-то там бывает! Земляника тоже есть, можно и глубянку найти. - Он неожиданно сворачивает влево. - Давай-ка вишенье поглядим.
      Мотоцикл петляет по наторённой тяжёлыми зерновозами дороге. День вовсе разгулялся; неподвижный воздух висит над сырыми опушками парным маревом. На вырубке за лето тронулись в рост молоденькие берёзки, и лист на них всё ещё зелен. Царствует, пока они малы, краснеющая листвой нарядная черемуха. А под нею и берёзками неоглядные дебри малины. Кусты кое-где измяты, трава с трудом поднимается на тропках и в автомобильных колеях.
      - Смотри-ка, людное место. Поездил сюда нынче кто-то, а я вот ещё не бывал. А ты запоминай. Тут всем хватит. Знаешь, сколько её обвалилось-то? Центеры, - то оборачиваясь, чтобы лучше было слышно, то снова глядя на дорогу, говорит дядя Юра.
      О железное днище коляски часто-часто застучали упоревшие травяные стебли, в лицо Сашке ударил ворох разлетающихся от ударов лёгких пушистых семян. Он закрыл глаза, собрался покрепче ухватиться за поручень. Но мотоцикл неожиданно остановился. Сашка всем весом налетел на дядю Юру и чуть не сбил его, уже балансирующего на одной ноге.
      - Ну… ты здоровый… лось, - дядя Юра едва удержался от падения. - Айда дальше пешком, - и зашагал по высокой траве.
      Сашка двинулся следом. Под раскидистой берёзой, старой и частью умершей, сморщились и обвисли недавно роскошные, а теперь побуревшие папоротниковые веера. Под ними обнажились трубочки берёсты, оставшиеся от упавших когда-то и перепревших берёзовых сучьев; а травы зеленеют, наслаждаются осенним солнцем - если летнего не видали под папоротниками, то и это в радость.
      - Хе-хе! Не добрались до вишенья, - дядя Юра вдруг хохотнул и резко повернул вправо, хлестнув Сашку по лицу случайной веткой.
      Промигавшись от боли, тот разглядел на низких кустиках среди мелкой тёмной листвы вишнёвые, до черноты налитые плоды. Подошёл. Попробовал.
      - Как садовая! - удивился он. - Я думал, в лесу она мелкая да кислая.
      - Не дожидаются спелой-то, - дядя Юра тоже лакомится ягодами, - рвут, едва подкрасится. А не сорвёшь, и этой не увидишь. В компот-то всякая сойдёт.
      - А когда же в Барсучий колок-то? - добрав нечастые ягоды и отерев красные от сока пальцы, спросил Сашка.
      - Сейчас поедем, давай хоть вон тот кустик ещё оберём, - дядя Юра указал на украшенный как новогодняя ёлка невысокий вишнёвый куст.
      Собрали и с него, и с того, что рядом, и с того, что "вон там".
      - Не оставлять же. Вишенье да не побрать! Самая ленивая ягода - вишня-то, ну ещё калина, пожалуй, такая же. Вся на виду, склоняться не надо. Стой на месте да бери. Не то что глубянка, за той поползаешь... - проворно обрывая налитые вишенки, рассуждает дядя Юра. - Ну, пойдём давай, сколько уж её брать-то? - неожиданно заканчивает он и отворачивается от куста.
      - А отсюда до Барсучьего колка далеко? - всё заботится Сашка.
      - Да это как-ить поехать. Если уже сжато, то стернёй с три километра, а по дороге, пожалуй, вдвое больше будет. Зимой на лыжах от дому дойдёшь, да и обратно уж пора. В потёмках только явишься. Как раз к "Новостям" по телевизору. Пока лыжи приберёшь, собаку покормишь... - объяснял дядя Юра, пока они разворачивали мотоцикл вокруг коляски, чтобы ехать обратно тем же путём.
      Осинники уже примелькались; на разбитой в страду дороге трясло, подкидывало на растоптанных гигантскими машинами полях.
      - Держись, - не оборачиваясь, крикнул дядя Юра.
      Мотоцикл высоко подпрыгнул; глухо долбанул передний амортизатор. Заревел и задымил мотор. Они оказались на ровном и круглом, как монета, покосе.
      - Вот и приехали, - убрав в карман выцветшей, голубой когда-то рубахи ключ, сказал дядя Юра. - Теперь иди за мной.
      Лес, показавшийся с опушки густым и дремучим, будто по волшебству расступился и пропустил их. Дядя Юра всё шёл; Сашка, озираясь, поспевал за ним. Прикрывался рукой от хлёстких ударов распрямляющихся ветвей и молодых стволиков. Среди сплошных зарослей над землёй возникло какое-то пустое пространство; над головой остались всё те же переплетения буро-зелёных и красно-оранжевых древесных крон, а под ними открылся грязно-жёлтый осыпающийся холмик. Скорее даже - курган.
      - Вот их норища-то, - понизив голос, сообщил дядя Юра.
      - Чьи, барсучьи, что ли? - удивился Сашка.
      - Ну а чьи же?
      У подножья кургана Сашка действительно различил большую дыру.
      - Пошли, тут у них целый дом многоквартирный, - дядя Юра пробирался куда-то левее норы.
      Сашка, приклоняясь, поспешил следом. Показалась ещё одна нора, чуть выше - другая. От некоторых отходили настоящие дороги, исчезавшие где-то среди осин и черёмухи. Весь холм оказался изрыт норами. Одни уходили в глубь земляной кучи под углом, другие, как колодец, вели почти вертикально вниз.
      - Вот, смотри, - торжествовал дядя Юра, - точно такого-то ещё не видал?
      - Нет, не видал, - признался Сашка.
      - Знай теперь, тут они и живут. Молодняк рядом строится. Сколько их тут, никто не считал.
      - А где они сейчас? - шёпотом спросил Сашка, отступая от ближайшей дыры.
      - А кто их знает? Днём спать должны, значит, там, в норах, и сидят. Ночью на смену пойдут, жир нагуливать. Зимой-то ведь как медведи, в спячке, надо жирочку подкопить. А барсучье сало, оно знаешь как ценится! В аптеке, в городе, больше сотни стоит, на той неделе сам видел. Всякие витамины в нём. От простуды хорошо. На рынке за большие деньги продают в баночках. А умельцы-то - жулики, собачий жир вместо него натакались продавать. Не разобрать, кто не знает дак. А и его берут. Заболеешь когда оправда, дак за всякое зелье сохваташься…
      - А лиса их не трогает? - перебил Сашка, вспомнив, что барсук с лисой вроде бы не дружит.
      - Может, где и споруются, только тут исконно их, барсуков, земля. Сколько помню, всегда они тут жили, мне ещё дедушка показывал. Тоже, говорит, с детства знал. Не нами Барсучьим колком названо.
      Дядя Юра всё ходил и ходил от норы к норе. Рассказывал о звере барсуке, о его повадках, случаях с охотниками, о мечте заветной завести собаку-норника, чтобы умела по норам лазить и не боялась барсучьих зубов и когтей.
      - Он, барсук, так-то воловатый, а если прищучить его - зверь. Кого хочешь задерёт. Вот и собака должна быть злой: чтобы схватила - и насмерть. В журналах пишут, бывали случаи, до того упластаются - схватит собака-то и не отпускает, а барсучина её лупасит когтями, бывает и до смерти. За ошейник, за поводок тихонько обоих вытаскивают из норы-то: мёртвую собаку и барсука в зубах у неё, - вполголоса рассказывает дядя Юра. - Только вот где их, таких-то собачек, берут?.. Ладно, пошли тихонько. Им, поди, уж на работу пора, а мы мешаем. Топчемся тут, шумим. Может, из кустов за нами подглядывают: когда уж их леший унесёт? Да и груздей-то ещё не наискали.
      Солнце, найдя оконце в сером, незаметно накатившем заслоне тяжёлых туч, пробилось, обнаружив длинные тени деревьев, просвечивая казавшуюся плотной толпу берез и осин. Глаза, ощутив перемену, запротестовали, отказываясь принимать резкие краски. Сашка долго щурился, привыкал.
      - Э-э, брат, дак пора уж и домой, - взглянув на часы, спохватился дядя Юра, - смотри-ка, и не заметили, как солнце повернулось. Теперь уж всё, никаких груздей не найти.
     
     
      Сашка нынче совсем вырос, стал Александром Владимировичем. Сидит в светлом офисе у компьютера и телефона. На приём к нему не всякий ещё и попадёт. Тяжела чиновничья ноша. Работа нервная, неблагодарная. Оттого и "авторитет" у Сашки растёт не по годам, и щёки румяные со спины видать. И всё нормально вроде: и оклад, и премии, и прочее "по знакомству". A только, бывает, что-то потянет Сашку на родину. Проедет он по деревне на новеньком личном авто. До леса съездит. Не то...
      И понял однажды Сашка: в Барсучий колок надо. По нему тоска эта. Ружьё дорогое, "вертикалку", давно купил. Всё думал: зачем? Который год в сейфе лежит. Оказывается, для него, для Барсучьего колка. Разузнал, что собака эта норная существует, и давно ему известна, и зовётся она таксой. И даже купил щенка на радость жене и детям. Лазили с дочкой в Интернете, нашли, как тренируют таких собак, рекомендации разные; даже и научили кое-чему щенка.
      Наконец уже в октябре поехали с другом на служебном УАЗе. Только как ни рыскали по брошенным заросшим полям, не нашли дороги. И знатоков в деревне не осталось. Выпустили с десяток патронов по берёзам да и повернули домой…
      А может, и хорошо, что не нашли...

[в пампасы]