Однажды кто-то прибежал к нам во двор и громко крикнул:
      - Шипучку продают! В Новых домах!
      Колупаев начал собирать деньги.
      - Сколько надо? - недоверчиво спросил Сурен.
      - Давай все! - прикрикнул Колупаев.
      Сурен насчитал двадцать три копейки. У Хромого было две пятнашки, и только у меня денег не оказалось вообще.
      - То есть как это вообще? - не верил Колупаев. - Вообще, что ли, нет?
      - Вообще нет! - чуть не плакал я от обиды. - Я же тебе правду говорю!
      - Ну, Лёва, ты даёшь! - хмурился Колупаев. - Ты даёшь, Лёва! То ты с рублём ходишь, то вообще ни копья найти не можешь. Иди домой тогда за деньгами!
      - Нет у меня никого дома!
      Колупаев презрительно плюнул, засунул руки в карманы и неторопливо пошёл за шипучкой. Сурен увязался за ним, а я сел на бордюр и принялся ждать.
      Я сидел и про себя ругался.
      "У всех людей есть деньги! - ругался я про себя. - Ну абсолютно у всех! Даже у нищих! Даже у пьяниц возле магазина есть деньги. Они собирают, потому что им чуть-чуть на бутылку не хватает. А у меня вот денег нет! Почему? Что это значит?"
      По двору бегала какая-то странная приблудная собака с рыжим хвостом.
      "Эх, собака! - думал я. - Вот бегаешь ты, и даже не представляешь себе, что есть на свете люди, у которых нет ни копейки денег, потому что родители им не дают!"
      Бурому поручили сходить домой за водой.
      - Её что, в воде надо разводить? - спросил я.
      Бурый пожал плечами.
      Он надолго ушёл, и я остался совсем один.
      Собака смотрела на меня и молчала. Ей, как и мне, было совершенно нечего делать.
      Стены домов просто раскалились на солнце. Наш дом вообще сиял какой-то неземной белизной. Люди завешивали окна кто чем мог: старыми газетами, одеялами, тряпками. Самое лучшее было завесить окно фольгой - чтобы от неё отражалось солнце. Везде было душно, как в танке. Люди одурели от жары и тупо смотрели вниз из окон.
      Собака легла на асфальт рядом со мной.
      Она тоже тяжело дышала.
      Из подъезда вышел Бурый с железным бидончиком и с эмалированной облупившейся кружкой в другой руке.
      - Пока они придут, вода совсем тёплая станет, - недовольно сказал он. - Пошли лучше в тень.
      Тень была только возле гаража, да и то очень слабенькая.
      Собака медленно побрела за нами.
      - Брысь! - крикнул Бурый. - Пошла вон! Вот скотина! Думает, я ей пить налью.
      - Да ничего она не думает! - отмахнулся я.
      Собака опять легла пузом на асфальт и тоскливо стала смотреть вокруг.
      - Чего ж ты денег не взял? - стал учить меня Бурый. - Зря. Летом всегда деньги из дома надо брать. Попить воды из автомата, или кваса, или ещё там чего. Пить-то хочешь?
      Я помотал головой. Сердце наполнилось тоскливым ожиданием. Неужели мне не дадут попробовать шипучки? Это было так ужасно, что я даже представить себе этого не мог. Но и гордо уходить домой я тоже не хотел. Это было бы уж слишком.
      - А ты вар-то когда-нибудь ел? - вдруг спросил меня Бурый.
      Я немного помолчал.
      - Нет, Бурый! - сказал я горько. - Я не ел вар. Я не пил шипучки. У меня нет денег. Какие ещё вопросы?
      - Да ладно, Лёва… - сказал Бурый спокойно. - Я просто так спросил. У меня вот случайно есть кусочек, можешь попробовать.
      И Бурый протянул мне кусочек чего-то чёрного.
      Я поднёс вар к глазам. Он странно блестел и матово переливался. Вар пах асфальтом, бензином, большой дорогой.
      - А его вообще зачем едят? - недоверчиво спросил я.
      - Его не едят, его жуют, - быстро поправил меня Бурый и забрал вар обратно. - Это как жвачка. Только он ядрёней. И рот потом чёрный. Полоскать надо. А так вообще… интересно.
      "Жвачка!" - подумал я.
      Ёксель-моксель!
      Жвачка!
      Сколько раз я мечтал попробовать жвачку. Сколько раз я грезил о ней, желая ощутить на языке её волшебный, божественный, запретный вкус. О жвачке ходили разные нехорошие слухи. Что её специально подбрасывают иностранцы на дороге. Что тех, кто выпрашивает жвачку у этих же иностранцев, выгоняют из школы и из пионеров. И так далее. Но я всё равно верил в то, что жвачка - это великое изобретение всех людей доброй воли. И что её обязательно надо хоть один раз в жизни, но пожевать.
      Но у меня всё никак не выходило. Иностранцев я не видел что-то нигде и никогда. Про шипучку я тоже, оказывается, не знал. Про вар тоже. Какого чёрта обо всём на свете я узнаю последним? Да ещё и денег у меня нет - шипучку попробовать.
      …Я решительно взял у Бурого вар и сунул в рот.
      Странное это ощущение, скажу я вам, сидеть с варом во рту. С одной стороны, как-то глупо. С другой, сразу появляется решительное выражение лица.
      Я выплюнул вар обратно и спросил:
      - А ты когда его жевал?
      - Давно! - сурово сказал Бурый. - Знаешь, Лёва, ты уж если обслюнявил, давай теперь жуй. На что он теперь мне? Я его после тебя жевать не буду.
      Я недоверчиво посмотрел на Бурого и начал опять тихо жевать.
      Для тех, кто не знает, вар - это вообще-то такая строительная смола. Как он получается и откуда, я не помню совершенно. Помню только, что со стройки.
      …И жевать его могут только очень смелые люди с очень крепкими зубами.
      Сначала вар мне понравился. У него был необычный вкус. А про запах я уже сказал. Я медленно-медленно разжёвывал его. Хотя он был очень твёрдый.
      И тут…
      Меня подвело то, что день был действительно очень жаркий. В другой день я бы сразу понял, что этот самый вар жевать не надо. Лучше выплюнуть. А тут он взял и немножко так расплавился на солнце. Стал мягкий. Но не такой мягкий и податливый, как жвачка. Совсем иначе.
      - Ой! - сказал я. Вместо этого у меня получилось "Оф!".
      - Что это "оф"? - испугался Бурый. - Лёва, ты что молчишь?
      - Я ве молфу, - сказал я. - Я ве мову вевав. Пы повяв?
      - Я понял, понял! - захохотал Бурый. - Ты язык, что ли, проглотил? Жевать не можешь? У тебя что, зубы застряли?
      - Ва! Ва! Ва!!! - страшно заорал я. - Бавба!
      - Сам ты балда! Ещё балдой обзывается, сволочь, - обиделся Бурый. - Кто тебя заставлял? Сам схватил и начал жрать как сумасшедший. Покажи лучше рот, чудила. Рот открой, я говорю!
      Я послушно приоткрыл рот (сильно я теперь открыть его не мог), и Бурый начал внимательно меня исследовать. Мне показалось, что прошла целая вечность. Челюсти страшно заныли.
      - Ничего не вижу, - вдумчиво сказал он и захлопнул мне рот, как захлопывают ящик письменного стола. - Одна темнота. Все зубы чёрные. Чего делать-то будем, Лёва?
      - Пофов пы… - тихо сказал я.
      - Я, конечно, могу и пойти, - как-то очень сухо сказал Бурый. - Но учти, Лёва, на данный момент я - твой единственный шанс. Твоя, можно сказать, последняя надежда на спасение.
      - Ф какоф фыфле? - угрюмо спросил я.
      - Я, Лёва, сейчас подумаю и тебе скажу, - отозвался Бурый, после чего встал и начал делать вокруг меня таинственные движения.
      Бурый начал ходить туда-сюда. От гаража к котельной и обратно.
      От нечего делать я опять начал смотреть на ту приблудную собаку.
      Она лежала пузом в старой засохшей луже. Может, ей показалось, что там есть немного водички. Но водички там, конечно, давно уже не было, одна грязь.
      Вокруг собачьей морды носился тополиный пух. Мелкие противные пушинки задевали собаку за нос.
      От этого собачьи уши вздрагивали, но как-то сами по себе. Сама собака шумно и горестно спала.
      Она ничего вокруг не видела. Ни этого кошмарного ярко-жёлтого дня с грязными высохшими лужами посерёдке. Ни этих окон, завешанных тряпьём. Ни полуголых людей, которых ошалевали в своих квартирках. Ни нас с Бурым - его с бидончиком, а меня с варом во рту.
      Я тоже решил закрыть глаза. Чтобы ничего этого не видеть и не чувствовать. Закрыл - и мне сразу же стало хорошо. Я увидел, как течёт река.
      - Лёва! - дико заорал Бурый у меня над ухом. - Слушай сюда!
      - Фто фы овёф? - страдальчески спросил я.
      От того, что Бурый меня разбудил, вдруг забилось сердце, а по телу полился липкий тяжёлый пот.
      - Да ничего! - сказал Бурый. - Просто я придумал. Не нужно ничего делать. Не нужно тебя класть в больницу. Не нужно резать тебе язык. Не нужно вставлять тебе новую челюсть. Не нужно вырывать твои зубы. Ну и так далее. Хотя не знаю, не знаю... Это зависит...
      - Оп фебо? - страшным голосом паралитика заорал я.
      - Не понял… - удивился Бурый. - Ты что сейчас сказал, Лёва?
      Я показал ему кулак, и Бурый вздохнул от сострадания.
      - Лёва! - сказал Бурый. - Всё очень просто! Сам ведь ты не можешь так раздвинуть челюсть, чтобы вар отлип? Так?
      Я покорно кивнул.
      - Вместо тебя это сделаю я! Смотри…
      Бурый взял мой подбородок и стал его то ли мять, то ли двигать, пытаясь закрыть и открыть мой рот. Потом он залез внутрь пальцами и стал там что-то такое нащупывать. Но никакого толка от этого не было, и потому я оттолкнул Бурого… и заплакал.
      Слёзы полились как-то вдруг и без моего участия. Бурый совершенно испугался, тоже сел на корточки спиной к гаражу и от страха закрыл лицо руками.
      - Слушай, Лёва, - сказал он через некоторое время, - ты не думай, я не нарочно. Я не знал, что так всё будет. Ну честное слово.
      Мы вместе помолчали.
      Потом Бурый тихо сказал:
      - Я к тебе в больницу буду приходить. Ладно?
      Я мужественно кивнул. А что мне ещё оставалось делать?
      Никогда ещё моё положение не казалось мне самому столь глупым и безнадёжным.
      Так бывает, если, например, потеряешься где-нибудь. Кругом ходят спокойные и совершенно равнодушные люди, едят мороженое; играет бодрая музыка, а ты стоишь и не знаешь, что делать. Но такого, признаться, со мной не происходило уже давно.
      Вдруг я стал вспоминать, что же я делал в такие моменты. Ну конечно! Я обращался ко всяким взрослым. Перекладывал на них ответственность за своё положение. И сам как-то успокаивался. И мама как-то довольно быстро находилась.
      Так со мной было, например, не раз и не два в магазине "Детский мир", где, как известно, когда-нибудь теряются все, даже самые послушные дети. Потому что невозможно два часа ходить и мерить одежду, которая тебе то мала, то велика. Тут вообще-то любой человек потеряется.
      Ну так вот. Всегда, если я где-нибудь терялся, я начинал искать первым делом хороших добрых людей с чувством ответственности на лице. И находил.
      Так я поступил и на этот раз.
      Я взял за руку Бурого и, не произнося лишних слов, вышел с ним на улицу Трёхгорный вал, которая, как известно, струится себе тихо справа от сквера, если идти или ехать от Шмитовского проезда к улице Красная Пресня.
      Ну так вот.
      Улица была по случаю жары и раннего утра довольно пустынна. И вдруг я увидел какую-то старушку с добрым лицом и пустой авоськой в натруженных мозолистых руках. Это было как раз то, что нужно.
      Я знаками объяснил Бурому, что нужно делать, и он вроде бы меня понял.
      - Здравствуйте, бабушка! - громко заорал он, хотя бабка ещё не подошла к нам и на десять метров.
      Бабулька недоверчиво остановилась и переложила авоську в другую руку.
      - А в чём дело? - сухо спросила она.
      - Понимаете! - заорал Бурый, подталкивая меня в спину. - Этот мальчик больной! Он съел кусочек смолы! Вернее, не съел, а зажевал! И теперь у него рот не открывается!
      Старушка вроде бы поверила.
      Больше того, она подошла к нам ровно на пять шагов и, по-прежнему стоя на безопасном расстоянии, спросила:
      - А что случилось, мальчики?
      Бурый вздохнул и начал всё сначала:
      - Этот мальчик, - сказал он тихим страшным голосом, - взял в рот кусок строительной смолы. И рот у него теперь совершенно не открывается. Отец у него зверь. За такое поведение его дома отлупят до смерти. Папа возьмёт ремень и забьёт мальца к чёртовой бабушке. Поэтому домой он идти не может. Боится.
      - Тогда вам надо немедленно обратиться в милицию! - в сильнейшем волнении закричала бабулька. - Давайте я вас туда отведу!
      - Не надо в милицию, - сказал Бурый сурово. - В милиции будет только хуже. Его там сначала пожалеют, погладят по головке, приструнят его отца, конечно. Но он ведь потом опять вернётся домой! Снова начнутся побои! Понимаете?
      - Понимаю, - тяжко вздохнула бабулька. - Но что же делать? А он что же - ещё и немой? - сказала она и жалостливо посмотрела на меня.
      Бурый терпеливо вздохнул.
      - Я же вам объясняю, бабушка, - ещё более сурово пробасил он. - Он зубы разжать не может. Смолы нажрался, дурачок. Его в травмопункт надо срочно. Или в Склифосовского. Или в "Скорую помощь". Видите, он может дышать только носом?
      - Вижу! - воскликнула бабулька. - Я уже обратила внимание, что он как-то очень шумно дышит!
      - Ну вот, правильно! - сказал Бурый. - Подышит-подышит, а потом концы отдаст. А вот если бы у вашего внука рот не открывался, вы бы что делали?
      Бабушка глубоко задумалась. Потом зачем-то начала рыться в своей авоське. Вся авоська у неё была завалена какими-то непонятными бумажными пакетами.
      - Вот тут у меня есть… - бормотала она. - Тут у меня, кажется, были ножницы… нет… тут у меня была вязальная спица, кажется… Да! - она торжествующе выхватила из авоськи какую-то острую железяку и бодро сказала: - Так! Встань сюда. Открой рот!
      - Вы чего? - оторопел Бурый. - Вы эту штуку ему хотите в рот засунуть? Может, не надо?
      - А что ты предлагаешь? - обиженно сказала старушка. - Чтобы я пальцами ему во рту ковырялась?
      - Ну я не знаю… - задумался Бурый. - Может, спичкой. Или там палочкой для мороженого.
      - Палочки для мороженого у меня нет! - сказала как отрезала бабулька и раздвинула сухой старушечьей пятернёй мои губы.
      Я закрыл глаза.
      Бабулька больно ткнула меня пару раз куда-то под язык, потом вздохнула и сказала:
      - Я ничего не вижу. Ты неправильно стоишь. И не можешь до конца открыть рот.
      - Фонефно! - заорал я от боли и обиды. - Фаф я мову отфыть?
      - Ну хорошо, - сказала она, немного подумав и вытерев платочком пот со лба. - Давай попробуй сплюнуть.
      Я низко наклонился, и изо рта у меня потекла какая-то бурая жидкость. Сплюнуть как следует я никак не мог.
      - Плохо дело, - озабоченно сказала старушка. - Придётся тебе всё же идти домой, к извергу отцу. А потом ехать в больницу.
      - Ме фофу! - сказал я.
      - Не можешь? Или не хочешь? - уточнила она.
      - И то и другое! - сказал Бурый вместо меня.
      Вдруг я опять увидел эту собаку.
      Она, наверное, шла за нами всё это время, а теперь просто легла рядом и смотрела то на меня, то на Бурого, то на бабульку.
      - Знаешь что, ты сядь, - сказала старушка. - Тебе сейчас волноваться нельзя. Ты и так находишься в состоянии сильного стресса. А тут жара ещё. Того и гляди, сознание потеряешь.
      - Да ничего он не потеряет! - сказал Бурый. - Лёва, знаешь чего, ты нас давай не мучай, ты жуй, жуй, жуй, глядишь, он и выпадет.
      Я попробовал жевать, но у меня опять ничего не получилось.
      Бабулька погладила меня по голове.
      От этого стало совсем тоскливо.
      Но вот что интересно: идти домой я совершенно не собирался! Мысль о том, чтобы напугать маму ранним воскресным утром своим страдальческим видом и куском смолы во рту, казалась мне сама по себе ужасной. Но дело было даже не в этом! Я не мог уйти, не попробовав шипучки! Или хотя бы не увидев один раз, как её пьют.
      Ведь я никогда в жизни этого не видел.
      Кроме того, у меня, в сущности, ничего не болело. А при этом вокруг меня собралась уже маленькая толпа: к Бурому и бабульке присоединился ещё один дяденька и тоже начал давать советы:
      - Вы его это… За ноги поднимите. Попробуйте. Хотите, я его за ноги подниму и потрясу?
      Бурый и бабулька с сомнением посмотрели на него.
      - Да нет, пожалуй, не надо, - сказала бабулька. - Тут в другом дело. У него во рту образовалась как бы такая капсула. Из воздуха.
      - И что? - раздражённо спросил дяденька.
      - Долго объяснять, - сухо сказала бабулька, и тогда он обиделся и ушёл.
      Мы снова остались втроём.
      Мимо нас равнодушно прогрохотал трамвай. Подул жаркий сухой ветер. Город, как говорится, жил своей жизнью. И только я не жил ею. Я сидел и пытался дышать носом. Как всегда бывает в таких случаях, дышать носом (когда очень надо) вдруг становится необыкновенно трудно.
      - Фуфай, Бувый… - вдруг сказал я. - Фови ва вевявами.
      - Чего? - не понял он.
      - Сходи за ребятами, - перевела понятливая старушка. - А за какими ребятами? - поинтересовалась она. - Ты думаешь, они тебе помогут?
      Я молча кивнул.
      Бурый и бабулька ушли в наш двор искать Колупаева и кто там ещё был, а я остался один с собакой, сидя на железном барьерчике возле нашего дома со стороны улицы.
      Собака вдруг встала, подошла и стала лизать мне руки.
      "Может, мне всё это кажется? - вдруг подумал я. - Может, я всё это навоображал?"
      У меня так бывало уже не раз - когда мне казалось, что в горле застряла какая-то острая страшная кость или попала какая-то фигня в глаз, и я не мог буквально дышать, говорить, видеть, и вдруг приходила мама и боль снимало как рукой от одного её прикосновения.
      - Очень впечатлительный ты у меня, - сокрушённо говорила она.
      А я злился. Да.
      Пойти, что ли, домой?
      Но тут появились Колупаев, Сурен, Серёга-маленький, Бурый с бабулькой и все остальные.
      Я даже не смог посчитать, сколько их всего вышло.
      У всех были страшно недовольные лица.
      - Да какой отец? - говорил Колупаев бабульке. Карман у него был сильно оттопырен. Как будто там лежала пачка денег. "Шипучка!" - догадался я. - Отец у него самый добрый во дворе. Никто его дома даже пальцем не тронет.
      Бабулька пожала плечами.
      - Ну не знаю. Уговорите вы его тогда.
      Колупаев подошёл ко мне близко, по-хозяйски взял пальцами за подбородок и посмотрел в рот и в мои наполненные слезами глаза.
      - Ты чего, Лёва, вар проглотил?
      - Да он не проглотил! - сказал Бурый недовольно. - Он выплюнуть не может!
      - Давай я тебя за ноги подниму, вниз головой! - бодро предложил Колупаев.
      Бабулька схватила его за руку и почти что закричала, вне себя от возмущения:
      - Да не надо, не надо, молодой человек! Ни к чему! Поверьте мне!
      - Я верю, - сказал Колупаев и несколько удивлённо посмотрел на бабульку. - А что же вы предлагаете?
      - Пусть он домой идёт, мальчики, - жалобно запричитала бабулька. - И мне тоже надо домой идти. А я не могу.
      - Да вы идите, идите себе спокойно, - холодно сказал Колупаев. - Мы его живо к мамочке отправим. Лёва, тебе что, пендаля дать? Иди домой, понял?
      Пожалуй, это был довольно интересный момент в моей жизни.
      Голова от частого дышания носом слегка кружилась, зубы как-то вдруг неприятно заныли, было страшно - но домой я идти совершенно не хотел. Какая-то дикая сила удерживала меня здесь, в этом месте и в это время!
      Я схватился за лицо руками и отчаянно помотал головой.
      - Во даёт, - сказал Колупаев. - Первый раз такое вижу. Что ж с тобой делать, чудила?
      Я с надеждой, снизу вверх посмотрел на мужественное лицо Колупаева и пожал плечами: мол, сам не знаю.
      - Отвечай потом за тебя… - раздражённо бросил Колупаев в раздумье. - Ладно, бойцы, знаете чего - кладите его спиной на траву.
      - Зачем? - всплеснула руками старушка с вязальной спицей в натруженных мозолистых руках.
      Колупаев ничего ей не ответил, а Сурен и Бурый потащили меня на траву, сам я уже вроде бы даже не мог идти, и положили на спину, лицом вверх.
      - Рот открыть можешь? - спросил меня Колупаев голосом врача-хирурга.
      - Ва… - сказал я, не дыша от страха.
      - Бурый, тащи бидон! - зычно крикнул Колупаев и начал растворять шипучку.
      Он медленно-медленно отрывал края бумажных пакетиков и сыпал их содержимое в бидон. Раздалось страшное по силе шипение.
      - Ты чего делаешь? - спросил Бурый. - Ты её что, пить сейчас будешь?
      Колупаев молча помотал головой, подождал минуту, пока шипучка растворилась вся без остатка, и начал заливать эту жидкость в мой открытый рот!
      Все обалдели.
      - Ты что делаешь? - заорал Сурен. - Зачем?
      - Спокойно! - сказал Колупаев. - Это последний выход. Чтобы вар у него от зубов отклеился.
      - Какой кошмар! - сказала старушка, прислонившись к Сурену.
      Собака подбежала ко мне и стала слизывать острую, сладкую, колючую жидкость с моего лица.
      Да!
      Это была острая, сладкая и колючая жидкость. Никогда в жизни я не пробовал ничего вкуснее. Лицо моё расплылось в улыбке. А Колупаев всё лил и лил. Я не успевал глотать.
      - Оставь хоть немного! - заныл Бурый.
      - Он задохнётся! - заголосила старушка, пытаясь отлепиться от Сурена со своей вязальной спицей.
      Но было поздно.
      Я начал кашлять. Шипучка, показавшаяся мне поначалу божественным нектаром, жгла горло и заливала лицо. Пытка наслаждением - вот как бы я назвал это состояние, которое потом ни разу в жизни больше не испытывал. Огромная судорога прошла по моему тщедушному телу, я вскочил и выплюнул вар.
      - А! А! А! - орал Колупаев. - Я же говорил! Я же знал, что ты хочешь шипучки, Лёва! Я же видел, что написано на твоём хитром лице, собака!
      - Пошёл ты знаешь куда… - ответил я ему. - Спасибо, короче. Ты меня спас.
      Люди радовались, целовались и обнимали друг друга. Мне казалось, что весь город, вся Москва празднует моё внезапное исцеление от недуга.
      - Ты понял, Лёва? - орал Колупаев. - Мы на тебя всю шипучку перевели! Ты нам рубль должен, собака!
      Собака лаяла, а старушка медленно семенила прочь, тихо улыбаясь и неся в руках свою спицу.
      - Спасибо, - прошептал я ей вслед.
      Снова по Трёхгорному валу с грохотом пронёсся трамвай. Он увозил людей к будущему, про которое они ничего не знали, - что будет через минуту, через две, через час. Но они мужественно ехали в своём трамвае и ни о чём не жалели.
      И вот в этот момент нестерпимого счастья мне внезапно очень захотелось домой. Это было так странно, что я даже не понял, что со мной случилось. Мне вдруг очень захотелось увидеть маму, и папу, и брата Мишу. И весь наш дом, в смысле, сорок шестую квартиру, в которой мы тогда проживали.
      - Я пойду, а? - сказал я. - А то что-то слабость какая-то во всём теле.
      - Иди, конечно, - сказал Сурен.
      - Ну вот! - расстроился Колупаев. - Налакался нашей шипучки, наелся вару и пошёл.
      - Да, я пойду, - наконец решил я окончательно и зашагал к подъезду.
      Жара медленно спадала, и город становился нежней к людям.
      Это всегда чувствуется ближе к вечеру.

[в пампасы]