Несколько минут Вика звонила в дверь, снова и снова, и вот уже не отрывая пальца от кнопки звонка, удивляясь тому, что дед ей не открывает. "Уснул? Моется? Ушёл в магазин?" За те семь лет, что он встречал её из школы, такое случилось впервые. Конечно, у Вики были ключи от дома, но пользовалась она ими не часто, к тому же обо всех "форс-мажорных", как называл их дед, обстоятельствах он, бывший военный, всегда договаривался с нею заранее.
      Дверь оказалась не заперта и распахнулась, лишь только Вика повернула ручку...
      Тишина в квартире настораживала. Девочка ступила через порог и огляделась. На стене коридора, который они с дедом недавно оклеили голубыми обоями в полоску, красовалась рваная поперечная отметина - подсказка, ключ к тому нехорошему, что, видимо, случилось тут…
      В чём-в чём, а в наблюдательности Вике отказать было нельзя. Она мигом заметила и ботинки деда, стоящие в углу прихожей, и синюю его куртку на вешалке.
      - Де-ед! - крикнула Вика.
      Из соседней квартиры, запахивая на груди кофту, вышла соседка, о которой Вика давно составила мнение: "клуша".
      - Вот и хорошо, что ты пришла, Викушка. А Николая Иваныча увезли. На "скорой". Часа два назад.
      - Куда?
      - В больницу. С сердцем. Восемьдесят пять лет - не шутка. Он у тебя ещё герой…
      - Номер знаете?
      - Номер?..
      - В какую больницу его увезли? Не спросили?
      - Не успела, - расстроилась соседка. - Так всё неожиданно случилось…
      Они помолчали.
      - Проходи, пообедаем вместе… Я котлет нажарила…
      - Спасибо, нет, - оборвала её Вика.
      - Ну, если что… А то и ночевать приходи. Одной-то тебе страшно будет, - сочувственно сказала соседка. - Маме позвони. Она ведь у тебя в Одессе живёт?
      Вика молча повернулась и пошла к себе. "Скорая". Вот разгадка всему. И открытой двери, и рваным обоям на стене. "Носилками задели", - подумала Вика. И эта мысль о беспомощном, распростёртом на носилках деде, всегда бодром и чисто выбритом, всколыхнула её так сильно, что она едва удержалась, чтобы не зареветь в голос.
      В комнату из распахнутой настежь форточки несло холодом. Жёлтая жестяная коробка, в которой дед хранил лекарства, была вынута из шкафа и стояла на краю стола. С неприбранного дивана свисал его любимый свитер с оленями.
      Вика закрыла форточку, подняла с пола рассыпанные таблетки, унесла в ванную таз с водой и мокрые полотенца. Воду из таза вылила, стала развешивать полотенца.
      Звонок.
      Вика бросилась к телефону.
      - Алё!
      Чужой женский голос сказал:
      - Позови кого-нибудь из взрослых.
      - Пожалуйста, обращайтесь ко мне на "вы", - попросила Вика.
      - Кем вы приходитесь Смирнову Николаю Ивановичу? - чуть помедлив, спросил голос.
      - Внучкой, - ответила Вика.
      - Вам звонят из пятьдесят седьмой больницы. Сообщаем, что ваш дедушка, Смирнов Николай Иванович, в 12.45 скончался от сердечного приступа.

Строго говоря, приходился он Вике прадедом. Дедом называла его мать Вики. Дедом вслед за ней стала звать его и Вика. Жил он в Москве, и впервые девочка увидела его года в четыре. Обрывочные ранние её воспоминания о приезде деда в Одессу по случаю второго замужества мамы сводились к ощущению: с дедушкой мне было хорошо. Они много гуляли, серьёзная маленькая девочка и красивый седой старик. На них с удовольствием оглядывались прохожие. Вика помнила и тёплый от солнца асфальт, и первую траву, и цветы мать-и-мачехи, и "дракона" - затейливую трёхголовую корягу на одесском пляже. В формочках для куличиков Вика несла дракону песочные "торты", украшенные камушками и травой. Дед кивал одобрительно, гладил дракона то по одной шее, то по другой. "А что он будет кушать зимой?" - спросила однажды Вика, и дед, пряча улыбку, ответил: "Не останется голодным. Кого-нибудь слопает, на то он и дракон". Вика критически взглянула на деда, а потом, по-детски махнув в его сторону ладошкой, сказала: "Ну-у… Дедушка, с тобой ни о чём нельзя разговаривать серьёзно!"
      Погостив несколько дней, дед уехал, - а жизнь продолжилась, пусть и не такая интересная, как с ним, но вполне терпимая. Натягивание колготок по утрам, детсадовские занятия, компот через макаронину, тихий час и прогулки с группой "на своей территории". Что до жизни домашней, то и с дядей Володей, маминым мужем, Вика поначалу ладила. Дядя Володя был человеком, как считали все, добрым и даже с рождением маленького Никитки хуже относиться к Вике не стал. Покупал для неё мандарины, сводил пару раз в кукольный театр и даже улыбался ей искренне.
      Всё изменилось после неприятного случая. Вика лежала тогда с ангиной. У неё нестерпимо драло горло - и плач младенца очень её донимал. Мать с отчимом ужинали в кухне под телевизор, который дядя Володя обычно включал, возвращаясь с работы.
      Никитка не успокаивался.
      Вика осторожно спустила ноги с кровати, встала, выглянула из-за шкафа, перегородившего комнату. Так и есть: Никитка потерял соску. Вика нагнулась за ней, подняла, облизала - как мама делала! - и сунула красному от ора братишке прямо в открытый рот. И тут её крепко и зло ударили чуть пониже спины… Отчим.
      Вика обернулась к нему и, глядя снизу вверх полными слёз глазами, отчётливо произнесла: "Ду-рак". И всё. Отношения закончились сразу.

"Токмачка", - в сердцах говорила о ней мать. Токмаков была фамилия Викиного отца. Как знала девочка из разговоров взрослых, он ушёл из семьи ещё до её рождения. Не осталось даже фотографий. Но и без них, повзрослев, Вика поверила: она в "отцову породу". Ни круглого маминого лица, ни виноватой её торопливости, ни несчастного её свойства покрываться красными пятнами, вспыхивать от любого пустяка у девочки не было и в помине.
      Та недетская твёрдость, с которой Вика держалась после ссоры с отчимом, тот бойкот, который она ему негласно объявила, поражали всех, кто бывал в их доме.
      - Перед тобой, как перед большой, извинились, всё тебе про микробы объяснили, - выговаривала ей подруга матери, - а ты… Неглупая девочка, должна бы понимать…
      - Оставьте её в покое, - сказал врач, к которому мать, отчаявшись, привела дочку. - Не объясняйте ей больше ничего, не ругайте.
      Вернувшись от врача домой, мама кинулась варить борщ. Бросила в кастрюлю ложку соли, зачерпнула бордовое варево половником и, обжигаясь, хлебнула. Задумалась, сморщив лицо. И ещё добавила соли. И помешала. И снова хлебнула. Бросила половник в кастрюлю, выключила газ.
      Вика глядела на неё молча. Как та маска индейца, что висела рядом с телефоном. Неподвижные глаза. Плотно сжатые губы.
      Сели обедать. Мама налила ей борща, протянула кусок чёрного хлеба. Вика положила ложку на стол и молча пошла в комнату.
      Ни встревоженные вопросы, ни ласковые просьбы, ни, наконец, поставленная перед её кроватью тарелка с любимыми макаронами не заставили её поесть.
      Спустя две недели приехал дед. Поцеловав мать, подошёл к Вике. Та, как зверёк, затравленно глядела на него, ждала, что он скажет.
      Дед стоял прямо, не наклоняясь к девочке, не присаживаясь на корточки.
      - Ухо-Викухо, ступай ко мне жить. А?

Страшно одной ей в ту ночь не было. Напялив на себя просторный дедов свитер, Вика долго ходила по квартире, а после, потушив свет, села перед телевизором и принялась щёлкать пультом, переключаясь с одного канала на другой.
      На диване она и уснула, не раздеваясь, подложив под щёку диванную подушку и с пультом в руке. Словно унеслась куда-то, без мыслей, без чувств, - и сон ей приснился обычный, неплохой. В этом сне были и она, и дедушка, и летняя жара, и почему-то чай с вафлями на балконе, и соседская кошка Миледи. Кошка ходила рядом, щурилась, тёрлась о колени, выманивала кусочек. Дед наливал кипяток из чайника, шутил, отгонял полотенцем мух.
      Проснулась Вика в половине восьмого, от жужжания будильника на мобильном. В окне занималось утро. Тёмно-синее, глубокое, зимнее. И сразу вспомнились вчерашние телефонные звонки, испуганный голос мамы, её торопливое обещание поскорее приехать, и причитания соседки, несколько раз порывавшейся накормить Вику, и наставления бабы Тани - дедовой племянницы - насчёт двери и газа…
      "Не просыпаться бы, - думала Вика. - Спать и спать. Чтобы всё было, как раньше".
      Она глядела на стрелку часов, подползающую к восьми, слушала, как одна за другой заводятся машины во дворе, и вспоминала, какой сегодня день недели и какой урок в школе идёт первым…
      На алгебре, как всегда, не обошлось без прикола. "Из пункта А в пункт Б выехал велосипедист", - диктовала условия задачи Ромашка, она же Ольга Романовна. "На чём, на чём он ехал?" - спрашивали с последней парты. "Этого в условии не сказано", - отвечала молоденькая Ромашка, и класс взрывался хохотом. Смеялась и Вика. Ей казалось, что если продолжать жить как прежде, ходить в школу, смеяться как ни в чём не бывало, можно обмануть время, отсрочить тот момент, когда изменения всё же наступят, и, понятно, не к лучшему.
      - А т-ты н-ничего д-держишься, - догнал Вику на улице соседский Гоша, которого в школе звали только по фамилии: Кадышев.
      - Ты это о чём? - подняла она в ответ брови.
      - В-весь п-подъезд знает, - шмыгнул он носом.
      - И что? - сухо спросила она.
      - Ж-жалко. Х-хороший был человек.
      Вика искоса взглянула на Гошку. И тон, и лицо его не оставляли никакого сомнения в том, что говорит он от души.
      - А ты с рождения заикался? - спросила Вика. - Или испугал тебя кто?
      - П-петуха в деревне у-увидел, - ответил Гоша с какой-то даже гордостью.
      - Петуха? - не поверила Вика.
      - Мне д-два года было, - привычно объяснил Гоша и пожал плечами. - Н-ничего. Н-нормально. Й-а-а привык.
      - А в школе?
      - П-па-ачти не спрашивают.
      Вика остановилась, обхватила рукой дерево и принялась хохотать, пока не выступили слёзы. Вика смахнула их варежкой.
      Некоторое время они шли рядом, с интересом поглядывая друг на друга.
      - А-а-адесса в-весёлый г-город?
      - Для кого как, - пожала плечами Вика.
      - Т-там будешь жить?
      - Нет.
      - С-слушай, а к-квартира п-п-п-риватизирована? - решился спросить Гоша о том, что занимало со вчерашнего вечера двор и обсуждалось вполголоса Гошкиными родными.
      - Ага. На твоё имя, - ответила Вика и толкнула входную дверь.

Войдя в квартиру, Вика скинула сапоги, куртку и прошла к комоду, где дедушка хранил документы; выдвинула верхний ящик. Оплаченные счета за квартиру, сколотые большой канцелярской скрепкой. Ещё счета. За электричество и за междугородные разговоры. В старой кожаной сумке - паспорт, пенсионная книжка, удостоверение ветерана войны. Свидетельство о праве собственности на квартиру.
      На дне ящика, в прозрачном пакете - гербовая бумага с голубой двуглавой птицей. Завещание. "Из принадлежащего мне имущества завещаю…" - и дальше мамино имя. "У тебя есть мама", - вспомнила Вика слова, которые дед повторял ей время от времени.
      В нижнем ящике комода оказались старые ботинки, сложенные по известному правилу "пятка-носок, носок-пятка", бархатная коробочка с боевыми медалями и наградными планками, большая обувная коробка со старыми фотографическими принадлежностями, потрёпанный вещмешок, который по-военному звался уважительно: "сидор", - а ещё пахучий одеколон "Шипр" и много разных пакетов, крест-накрест перевязанных бечёвкой. "Академия", "Тбилиси", "Германия", "Барнаул". На одном из пакетов чётким дедовым почерком было выведено: "Вика".
      Вика высыпала содержимое пакета на диван.
      Несколько младенческих Викиных фотографий - из тех, что когда-то присылала деду мать; письма её из Одессы, старые Викины рисунки, школьный Викин дневник с пятёрками за второй класс, грамота за первое место в лыжном кроссе и альбом, из-за которого у Вики с дедушкой несколько лет тому назад случилась единственная серьёзная в их жизни ссора. Альбом, пропавший с глаз долой и о котором Вика уже не вспоминала.

Была в младших классах Викиной московской школы традиция: сразу после торжественной раздачи конфет именинник шёл с пакетом по классу и каждый опускал ему в пакет что-нибудь. И пусть ничего особо ценного в этих подарках не было… Целый год малыши ждали - каждый своего праздника: ну когда же, когда… Одиннадцатого мая обходила одноклассников и Вика. В третьем классе помимо прочего "богатства" - кучи брелоков, фломастеров и мягких игрушек - ей в пакет положили этот альбом.
      Идея созрела у Вики по дороге домой внезапно, сама собой…
      - Дед, можно взять фотографии из ящика? Я их в альбом наклею.
      Фотографий было много, особенно новых, с Викой - эти дедушка снимал "цифрой". Фотографии школьные, праздничные, лагерные и дачные (в гостях у бабы Тани). Помимо них, в чёрных фотографических пакетах хранились у деда и другие снимки: старые, чёрно-белые. Фотографии без уголков, потрескавшиеся, тусклые. Дед порой доставал их из ящика и охотно, подробно рассказывал о каждой. Особенно Вика любила слушать о той, старой, где он в обнимку с двумя такими же, как он, мальчишками - соседями по коммунальной квартире - сидит на белом полотняном диване.
      - Вот с этим, Димкой его звали, - вспоминал дед, - мы в тридцать четвёртом году зимой ловили лису… Услышали, что под Москвой, на станции Тарасовская, кто-то видел лису… большую, рыжую… Взяли с собой верёвку…
      - Зачем верёвку? - замирала от сладкого ужаса Вика.
      - Не голыми же руками лису ловить, - объяснял дед.
      - И?.. - допытывалась Вика, хотя много раз слышала и о Ярославском вокзале, на который "два глупых пацана" от Красных ворот отправились пешком, и об электричке, в которую они сели "зайцами", потому что денег у них не было.
      - А вот этого, Павлика, - дед щёлкал пальцем по фотографии, - мы с собой не взяли. Он в школу ещё не ходил и трусоват был для такого серьёзного дела…
      Вика вглядывалась в Павлика…
      - А потом? - спрашивала она, заранее зная ответ.
      - Потом, - продолжал дед, - мы ходили по лесу. Долго ходили… Замёрзли, устали, едва не заблудились. Вышли поздно вечером к станции - а там уж нас ждут. Родители в милицию обратились.
      - Павлик вас сдал?
      - Он. Обиделся и слово за слово рассказал всё своей бабушке. Куда мы уехали и за чем. Та звонить моей матери на службу…
      - А потом?
      - Потом, - вздыхал дед, - меня соседки на кухне долго донимали: "Поймал лису?" Ну и от отца влетело мне тогда крепко…
      - Бил? - ахала Вика.
      - Да уж всыпал ремнём... По первое число! - качал головой дедушка.
      - Родной отец?
      - Между близкими людьми чего не случается, - серьёзно отвечал дед, - жизнь длинная.

Вика вспомнила, как, вернувшись в тот счастливый день с пакетом из школы, она новыми фломастерами уверенно и красиво вывела на обложке новенького альбома: "АЛЬБОМ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ".
      Дальше дело пошло не так быстро. Рассматривая фотографии по одной, она какие-то оставляла, какие-то откладывала в сторону. Вспоминала, обдумывала, нахмурив лоб. И наконец взяла в руки ножницы. Вырезала, убрала с той фотографии, где трое мальчишек, предателя Павлика. Наклеила искромсанную фотографию в новый альбом, сразу после той, целой, где маленький дедушка рядом с деревянной лошадкой.
      Из всех семейных дедовых фотографий выбрала ту, на которой он был снят без отца, с одной матерью. Не тронула ножницами фронтовые снимки деда, наклеила их в альбом все - ведь дед не отзывался ни о ком из фронтовых друзей плохо. А вот снимкам цветным, на которых были те, кого Вика знала не только понаслышке, досталось крепко. Вика резала их решительно, оставляя от некоторых лишь рожки да ножки.
      За этим увлекательным занятием и застал её дед. Секунду или две стоял он над внучкой, а потом молча захлопнул перед нею альбом, прочитал название.
      - Дожили, - сказал будто и не ей, ладонью сгрёб обрезки фотографий в одну бумажную горку. - Резала? Клей как было.
      На Вику точно ведро холодной воды вылили.

Впечатление было другим. Будто глядишь на сто лет пролежавшую в шкафу старую игрушку или любимую вещь, из которой давно вырос, и в глаза бросается то, чего ты раньше в упор не видел.
      И тот самый почерк, за который Вику в младших классах хвалили и которым она очень гордилась, показался ей сейчас неуверенным и детским. И возвращённый в альбом, на своё место, Павлик (вместе с дедом, помирившись, клеили!) не вызвал у неё былой неприязни, будто случайно встреченный на улице одногруппник из детского сада. Подумаешь, дрались, когда были малышами. Что с того? Сейчас взглянули друг на друга и пошли - каждый своею дорогой.
      Все эти склейки на фотографиях были заметными, но не страшными. Как раны, что зажили, шрамы, что побелели. И всё же каких-то кусочков фотографий им с дедом найти так и не удалось. Вот белое пятно - на снимке, сделанном на новогоднем утреннике в школе. "Кто? За что?" - Вика уже и не вспомнила.
      Жаль, что с этой, лагерной, навсегда пропал Лёша - вожатый пятого отряда, красавчик и лапочка, попросивший девчонок не шуметь в тихий час - за кино, на которое пускали только старшие отряды, - и забывший о них перед началом этого кино напрочь. А вот здесь на фото раньше стояла толстая Настя, что начала было распоряжаться на её дне рождения. "Ты у меня в гостях и будешь делать то, что я скажу", - заявила ей тогда Вика. Неизвестно, чем бы закончилось дело, если бы не вмешательство деда, потащившего всех на улицу играть в лапту - игру, о которой никто из гостей и не слышал.

"Дедушка", - с нежностью подумала Вика, и к горлу её подкатил комок. Дедушка… Самый лучший, самый-самый. Семь лет она чувствовала себя с ним как за каменной стеной. А что дальше? Куда теперь?.. Не к бабе Тане же? Вика вспомнила тяжеленную шубу с капюшоном, которую та приволокла ей недавно, уговаривая надеть. "В курточке зимой холодно, да и штанишки тебе, девочке, нужны тёплые". Вика досадливо поморщилась…
      Семь лет они жили с дедом душа в душу; одинаково любили гречневую кашу, не тужили, если сыра к макаронам не было, - ели макароны так, с подсолнечным маслом и сахарным песком... А что теперь? Эти жирные щи, которые готовит баба Таня? Их, что ли, хлебать под уговоры: "Кушай, детка"?! Нет, характер у бабы Тани непрошибаемый. Другая давно бы поняла, обиделась на явное Викино нежелание с нею контачить. А эта - нет. Лезет со своей заботой и лезет. И с такой жить?..
      "У тебя есть мама", - вспомнила она слова дедушки. Мама… О чём она писала все эти годы деду? Стопка маминых писем лежала рядом, только руку протянуть… Вика встала, прошла в коридор и закрыла входную дверь на задвижку. У бабы Тани (а сваливалась она к ним с дедом всегда как снег на голову!) имелся ключ от квартиры.
      Вика поджала под себя ноги, устроилась на диване поудобнее...
     
     
"Дорогой дедушка! Спасибо за письмо и за посылочку. Очень обрадовалась батончикам. Таких конфет, как в Москве, здесь не купишь. Погремушку твою повесила над самой кроваткой Вики, чтобы она училась фиксировать взгляд на близких предметах".

"В 11 месяцев и 6 дней доча пошла. Ещё недавно боялась отпускать мою руку, а вчера в парке увидела заводную машину, прошла шагов десять и осторожно села на землю".

"Вот некоторые из Викиных слов на сегодняшний день (Вике 1 год и 3 месяца):
Мама
па - пирамидка
няням - кошка
каяка - коляска
бука - булка".

"Книжки, что ты прислал, мы с удовольствием читаем, особенно нравится "Айболит", вот это место:
И пришёл к Айболиту барбос:
"МЕНЯ КУРИЦА КЛЮНУЛА В НОС!"
Последние слова Вика повторяет и смеётся. И трёт свой носик".

"Поблагодари тётю Таню за шапку, её подарок Викочке впору".

"В четыре года и два месяца Вика научилась кататься на двухколёсном велосипеде. Сама села и поехала. Упала на повороте и даже не заплакала. Отчаянная!"

"Дали нам в детском саду задание нарисовать капусту для Праздника урожая. Вышло не очень, Вика поглядела, сказала: "Цветок". Я позвонила Володе, и вечером он принёс нам огромный кочан капусты, поставил перед собой и замечательно нарисовал, очень похоже".
     
     
      Вика помнила первый свой двухколёсный велосипед. И разбитые свои коленки. Помнила и рисунки из любимой книжки Чуковского, и Праздник урожая, на котором её наряд Капусты был признан лучшим… Этим письмом, о капусте, стопка писем и кончалась… А где же другие? Не эти, такие неожиданно милые, подробные и обстоятельные... Другие. Письма о плохом: об уходе из семьи отца, о её, Викином, разладе с дядей Володей, о том самом бойкоте... В том, что плохие письма были, Вика не сомневалась. Не просто же так забрал её в Москву дед?..
      Почему же те письма он не сохранил? А может, спрятал где?.. "Тут ещё думать надо", - вспомнила Вика любимую дедову присказку.

В субботу Вика ходила на ирландские танцы. Собралась и сегодня. Бросила в сумку чёрный гимнастический купальник и юбку с зелёной вставкой. Не забыла ни гетры, ни балетки, ни туфли на широком каблуке.
      И, как всегда, пришла одной из первых. Переодевшись, заглянула в пустой репетиционный зал, встала у станка на своё обычное место, начала разминаться. Плие. Батман фондю. Жете. И снова плие. "И-раз, и-два..." Слегка улыбнулась показавшей ей большой палец Кате, перекинулась парой слов с влетевшей в зал Чичи.
      Занятие прошло как обычно. Сначала класс, потом ирландские танцы с прижатыми к туловищу руками и неподвижным лицом. Все эти джиги, рилы и свиши очень пришлись Вике. Да и степ, который они танцевали в конце занятия в специальной степовой обуви, получался у неё здорово, с ровным чётким красивым ударом. "Ум-па-па. Ум-па-па". Но за что её действительно хвалили, так это за прыжки, за это давшееся ей от природы умение, прыгая, зависать на мгновение в воздухе.
      "Ирландские танцы, - любил повторять им руководитель студии, - особенные. Это танцы фей. Полётные и воздушные, в отличие от других народных". Слыша это, девчонки считали себя избранными и старались вовсю.

Раз-два-три-четыре-
пять-и, шесть-и, семь-и, восемь.

И снова. До боли в ногах и тёмных пятен на купальниках.

Раз-два-три-четыре-
пять-и, шесть-и, семь-и, восемь.
     
      - Привет, фея! - сказала Вика в раздевалке отдыхающей на скамейке Чичи. И Чичи в ответ заулыбалась ей своей широченной - рот хоть завязочки пришей! - улыбкой. Заниматься танцами они начали в одно время. Вика сразу заметила эту смешливую девочку с оттопыренными ушами, над которыми красовались две туго скрученные в ракушки косички (одна косичка была скручена слева направо, другая - справа налево). Вика мысленно стала называть девчонку Чичи и позже, узнав настоящее её имя - Света, отчего-то удивилась. А Света на имя Чичи не обиделась. Характер у неё оказался под стать внешности - лёгким и радостным.
      Любое дело, которое затевала Вика, оказывалось незабываемым, как удавшийся праздник, если в нём участвовала Чичи, - будь то гадание на кофейной гуще или умывание снегом.
      - Что делать будем? - спросила Чичи, когда они вышли из студии. - Погуляем по "Рамстору"?
      - Ходят слухи, - задумчиво сказала Вика, - что на станции Тарасовская кто-то видел лису. Большую, рыжую…
      - Я только домой позвоню, что задержусь, - недолго думая ответила Чичи.

Купить билеты на электричку им всё же пришлось. Без билетов их просто не пустили бы на перрон. Заплатив за проезд ("туда и обратно"), они прошли через турникеты Ярославского вокзала. Дождались поезда, ехали полчаса от Москвы, друг напротив друга. Смеялись и жестикулировали, подражая языку глухонемых. А когда вышли на станции и огляделись, то увидели большой железнодорожный мост, а ещё дома и дома - по обе стороны платформы.
      - Где тут лес? - удивлённо спросила Чичи. Вика неопределённо пожала плечами.
      Молча пошли они по улице в ту сторону, где строения казались не такими высокими и новыми.
      Погода была морозной, от холодного воздуха перехватывало дыхание. Вика натянула повыше шарф.
      - А твой дедушка… Он, наверное, беспокоится? - спросила вдруг Чичи.
      - Дедушка умер, - ответила Вика просто.
      - Умер?! Когда? - вскрикнула Чичи и в испуге прикрыла рот ладошкой. Из глаз её покатились слёзы.
      Какое-то время девочки стояли посреди улицы обнявшись. Потом Вика решительно отодвинула от себя Свету.
      - Не надо. И вообще… холодно.
      - Я видела тут почту, - вспомнила Чичи. - Это недалеко. Пошли.

Закрыв за собой дверь, девочки встали у батареи и несколько минут грелись, растирая покрасневшие от холода руки. На почте было по-домашнему тепло. И пусто - наверное, из-за субботы. Какой-то старик заполнял бланк почтового перевода, сидя на единственном здесь стуле. Девочки прошли за перегородку, над которой была вывеска "Интернет", туда, где перед чёрными экранами компьютеров стояли синие компьютерные кресла.
      - Сначала оплатите, - сунулась к ним женщина в форменном халате.
      - Разрешите нам здесь остаться, - попросила Чичи. - Мы ничего включать не будем, только погреемся.
      Женщина поглядела на неё и, покачав головой, отошла.
      - Грейтесь, - отозвалась она откуда-то из глубины почты.
      - Викочка, и что же теперь? - шёпотом спросила Света.
      - В 21.18 из Одессы прибывает поезд, - сказала Вика. - Приезжает мама. Никуда не денешься, звонит два раза в сутки. Мне и бабе Тане. Во вторник похороны.
      - А какая она у тебя? - осторожно спросила Чичи.
      - Другая, - коротко ответила Вика.
      - Какая-какая?
      - Мы не похожи, - пояснила Вика. - Я сладкого не ем, а она конфеты обожает. Батончики.
      - Ты давно её видела?
      - Этим летом. Но, считай, и не разговаривала с ней ни разу.
      - Как? - поразилась Чичи.
      - Ну, сказала я ей "здравствуйте-спасибо". И ничего больше. И вообще… Она деду призналась, что боится меня.
      - Ты уверена?
      - Ещё бы. Она с дедом на кухне сидела, плакала. Я слышала, она ещё сказала, что отвыкла любить меня.
      - Нет, нет, не может быть. Всё возвратится.
      - Да что ты понимаешь! - чуть не в голос крикнула Вика. - У тебя отец…
      Девочки помолчали.
      - Вика, - осторожно спросила Чичи. - А ты... Как же ты теперь?

- Мама, наверное, решит взять меня к себе, - усмехнулась Вика, - или бабу Таню ко мне приставит. А я… я одна жить буду. Вот исполнится мне восемнадцать, я в Ирландию переберусь. Там трава изумрудного цвета. Я знаю. И люди там...
      - Какие? Какие там люди? - с любопытством спросила Чичи.
      - Разные. Но в основном высокие, рыжие, сильные. Весёлые... - Вика счастливо улыбнулась.
      - Как в Одессе? - притворно удивилась Чичи.
      - Далась вам эта Одесса, - с досадой сказала Вика.
      - А как бы к этому отнёсся твой дедушка? - вдруг спросила Чичи.
      Вика помолчала.
      - Тут ещё думать надо, - наконец ответила она, невольно подражая дедовой интонации.
      Чичи изучающе поглядела на неё, а потом потянулась к рюкзаку за мобильным - узнать время.
      - Ой, - спохватилась она, - не успеваем.
      - Поезд прибывает в 21.18, - сухо сказала Вика. - Так что мама доберётся до меня не раньше половины одиннадцатого.
      - Идём! - Чичи решительно тянула Вику за собой. - На какой вокзал она приезжает? И как её зовут?
      Слова "не твоё дело" уже готовы были сорваться у Вики с языка. Остановило её, наверное, удивление: Вика не узнавала покладистой своей подружки.
      К станции они шли по тёмной улице быстро, почти бегом.
      - Ждать пятнадцать минут, - сказала Чичи, изучив расписание. - Успеем.
      Стоять на одном месте было холодно.
      - Диагональ с полечным шагом, - негромко сказала Чичи. - Держим линию!
      Сжав в кулаки руки и притоптывая, они двинулись вдоль узкой платформы. Прошли по ней до конца и повернули обратно. И так несколько раз. Слаженно, как в репетиционном зале, под одну, столько раз слышанную мелодию джиги.
      Чичи остановилась у витрины продуктовой палатки, вытащила из заднего кармана джинсов деньги - несколько бумажек, пересчитала, обернулась к Вике.
      - Сколько у тебя с собой?
      - Рублей сто.
      - Дайте нам, пожалуйста, - улыбнулась продавщице Чичи, - кило апельсинов и коробку конфет.
      Вика стала молча расстёгивать сумку.
      - Кажется, шумит, - выдохнул кто-то у них за спиной.
      Вдали замаячил огонёк электрички.

[в пампасы]