Холодные уже наступили времена. Тёмные настали долгие ночи. Вечерами всё сидит Орехьевна у окна, вяжет варежки и напевает:
     
      У меня пред окном
      Распустилась сирень...
     
      - Сирени теперь долго не дождаться, - сказал я. - Про сирень - не время петь. Зима на носу. Грачи последние улетают.
      - Про сирень всегда время петь. И зимой, и летом.
      Она отложила вязанье, глянула в потолок и вдруг запела:
     
      Снеги белы выпадали…
     
      - Охотнички выезжали! - подхватил я.
      Так мы пели и глядели в потолок - наверно, потому, что откуда-то оттуда, из высот запотолочных, ожидали мы снега.
      А наутро, когда я проснулся, Орехьевна сказала:
      - Накликали мы с тобой, зазвали, наманили...
      Необыкновенно светло было в избе. Серебряный, снежный свет шёл из окон.
      Я надел валенки, выскочил на улицу.
      Первый снег этого года ровно и плотно лёг на землю. Всё покрыл: и крыши, и дорогу, и дальние лесные поляны.
      Сосед наш, Ляксандрыч, вышел на улицу, и тоже в валенках.
      - Вот теперь и считай, - сказал Ляксандрыч. - Через сорок дней ляжет настоящий снег, а это - первая пороша. Она скоро растает.

Явыглянул в окно узнать, какая погода, и не понял, что там на улице - снег или дождь?
      Мутным, серым был воздух, и с неба летело на землю что-то непонятное. Были видны и дождевые капли и вялые снежинки.
      - Снегодождь. Опять снегодождь.
      Как долго, как мучительно вставала зима в этом году. Выпадет снег - и сразу весело станет. Достанешь санки - и на горку, кататься. А пока едешь на санках с горы, снег уж растаял, пашешь носом землю.
      - Что за времена? Что за зимы? - вздыхала Орехьевна. - Никогда теперь не будет настоящей зимы.
      - Надоел снегодождь, - говорил я. - Нужен снегопад.
      Как-то в конце декабря, ночью, вышел я на улицу.
      Все зимние звёзды и созвездия были передо мной. И небесный охотник Орион, и Псы - Большой и Малый, - и Возничий, и Близнецы.
      - Что же такое делается-то? - обратился я к Ориону. - Снегодождь.
      И тут тряхнул Орион плечом, и с плеча его полетела на землю звезда, за нею - другая, третья. Начался настоящий декабрьский звездопад.
      Затихли скоро звёзды, угасли, и откуда-то из чёрных глубин ночи явились снежинки. Звездопад превратился в снегопад.
      Повалил снег валом, и вся деревня - дома и сараи - превратилась вдруг в сказочный город.
      И сразу мне стало ясно, что снег этот лёг окончательно и надолго и будет лежать до тех пор, пока виден на небе Орион. Значит - до самой весны.

Есть на свете лошадь, у которой нету имени.
      Зато у неё есть чёрные ушки.
      Вот если б у неё не было этих ушек, имя ей, конечно, придумали бы. А тут никто не стал ломать себе голову. Все звали её просто - Чёрные Ушки.
      Эти два слова - Чёрные Ушки - долго говорить, но никто не пытался их сократить, никто не называл лошадь Черноушка или Чернушка. Всегда полностью, всегда с уважением - Чёрные Ушки.
      Почему-то лошадь эту в деревне очень уважали.
      Предложишь ей кусок сахару - она никогда не станет сразу его хватать да жевать да хрумкать. Она задумается немного, посмотрит вдаль, глянет и на солнце, понюхает твоё ухо и снова задумается. И только потом возьмёт кусок сахару, а может, и не возьмёт, отойдёт в сторонку, помахивая хвостом.
      С этой лошадью я не был близко знаком, только издали кланялся. Я вообще-то с Тучкой дружил.
      Но вот как-то раз провалился я под лёд, простудился и слёг. Лежу у Орехьевны на печке и ничего не понимаю, только слышу - люди внизу сговариваются меня в больницу везти.
      - Не поеду в больницу! - кричу. - Хочу орехов греческих!
      Такой у меня дурацкий бред был про орехи.
      В деревне, конечно, орехов греческих не достать, повезли меня в больницу. Положили в сани, и тут я увидел, что в сани запряжена лошадь, и понял, что это - Чёрные Ушки. Засмеялся я, что это - Чёрные Ушки, обрадовался, что мы теперь друзья.
      А жар у меня страшный, такой жар, что снег кругом тает. А температура во всю длину градусника.
      Лежу под тулупом и не вижу ничего, ничего не понимаю. Только снег вижу вокруг, только метель - и мелькают в снегу и в метели верные чёрные ушки.

Заспорили дед да баба, на кого похож их внук. Баба говорит:
      - Алёша на меня похож. Такой же умный и хозяйственный.
      Алёша говорит:
      - Верно, верно, я весь в бабу.
      Дед говорит:
      - А по-моему, Алёша на меня похож. У него такие же глаза красивые, чёрненькие. И наверно, у него такая же борода большая вырастет, когда Алёша и сам вырастет.
      Алёше захотелось, чтоб у него выросла такая же борода, и он говорит:
      - Верно, верно, я больше на деда похож.
      Баба говорит:
      - Какая борода большая вырастет, это ещё неизвестно. Но Алёша на меня куда сильнее похож. Он так же, как я, любит чай с мёдом, с пряниками, с вареньем и с ватрушками с творогом. А вот как раз самовар поспел. Сейчас посмотрим, на кого больше похож Алёша.
      Алёша подумал немного и говорит:
      - Пожалуй, я всё-таки сильно на бабу смахиваю.
      Дед почесал в затылке и говорит:
      - Чай с мёдом - это ещё не полное сходство. А вот Алёша, точно так же, как я, любит лошадь запрягать, а потом на санках в лес кататься. Вот сейчас заложим санки да поедем в лес. Там, говорят, лоси объявились, сено из нашего стожка щиплют. Надо поглядеть.
      Алёша подумал-подумал и говорит:
      - Знаешь, деда, у меня так странно в жизни получается. Я полдня на бабу похож, а полдня - на тебя. Вот сейчас чаю попью и сразу на тебя похож буду.
      И пока пил Алёша чай, он точно так же прикрывал глаза и отдувался, как бабушка, а уж когда мчались на санках в лес, точно так, как дед, кричал: "Но-ооо, милая! Давай! Давай!" - и щёлкал кнутом.

Скрытые от глаз, в глубине леса прячутся чёрные ёлки.
      Если случайный человек забредёт в черноельник, он и не заметит, куда попал. Вроде бы все ёлки зелёные, а они-то - черны.
      Точно так получается и с берёзами. Люди давно привыкли, что берёзы белы, и не замечают, что среди них много розовых.
      Глубокой зимою, в оттепель, наткнулся я на чёрные ёлки. Ветки их были завалены снегом, и я не сразу понял, что они черны. И вдруг увидел, как зияет под снежными шапками странная чернота.
      Стало как-то не по себе.
      Я и раньше слыхал про чёрные ёлки, но думал, это так - болтовня.
      Огляделся.
      Чёрных ёлок было немного. Они стояли поодаль друг от друга и всё-таки окружали меня кольцом. Тут стало совсем неприятно, что ёлки кольцом, а я - в середине.
      "Окружают, - подумал я. - Сейчас двинутся, и мне - конец".
      Но ёлки не двигались. И ничто не двигалось, не шевелилось в глубоком зимнем лесу.
      Тронул я чёрную ветку, и тут же обрушилась на меня с макушки снежная лавина, завалила снегом, снег набился за воротник.
      - Ладно, ладно, - сказал я. - Не буду я вас трогать, не буду.
      В руке у меня остались три еловых иголочки. Они были чёрные как уголь, а пахло от них обычной зелёной смолой. Я спрятал их в спичечный коробок.
      Присел на пенёк, посидел, посмотрел.
      Лес был завален снегом, но здесь, в черноельнике, было особенно глухо и темно. Совсем мало дневного света проникало в эту глухомань, а ёлки вбирали в себя свет, прятали под ветки, прижимали к стволам.
      - Ну вот, - сказал я Орехьевне, вернувшись домой. - Видел чёрные ёлки. Три еловых иголочки принёс.
      - А Дедку-то видел?
      - Какого Дедку?
      - Ну как же. Там, в глубине леса, стоят кольцом чёрные ёлки, а посредине Чёрный Дедко сидит. Там прячутся самые чёрные силы, таятся под ёлочками. Как же ты Дедку-то не видел?
      - И не знаю как.
      - Да ты вспомни. На пенёчке не Дедко ли сидел?
      - На пенёчке я сам сидел.
      - Ну-ну, - сказала Орехьевна и внимательно оглядела меня. - Ты вроде пока не дедко. Только глаз у тебя темноват. Смотри уж - не сглазь никого.
      - Да что ты, что ты, - заволновался я. - Не буду.
      - Тогда брось эти иголки в огонь.
      Я достал чёрные еловые иголочки и бросил их в печку.
      Они скрючились, вспыхнули и сгорели.

Вороны вообще-то очень умные птицы.
      Идёшь, к примеру, без ружья и всегда подойдёшь к вороне близко, а уж если идёшь с ружьём, - до вороны никогда не дойдёшь.
      А тут у нас вдруг одна глупая ворона объявилась. С чем угодно к ней подойдёшь - хоть с ружьём, хоть с пушкой. Но вообще-то к ней особенно и подходить никто не собирался. Все люди заняты, у всех заботы - не до ворон.
      И тогда эта глупая ворона сама надумала к людям подходить. Подойдёт к трактору и смотрит, как тракторист гайки крутит. Или подлетит к магазину, сядет на крылечко и глядит, кто чего в сумке несёт - кто хлеб, а кто постное масло.
      И особенно ворона привязалась к одной нашей деревенской бабе - Кольки-механизатора жене. Куда она идёт - туда и ворона летит. И уж если увидишь - глупая ворона крутится, значит, здесь где-то рядом и Кольки-механизатора жена.
      Ребятишки, конечно, веселятся, да и взрослые дразнятся:
      - Эй, привет! Воронья невеста!
      - Да не воронья я невеста, а Кольки-механизатора жена!
      Вот однажды пошла жена Колькина на колодец. Набрала воды, оглянулась, а ворона рядом на снегу сидит, глядит на неё вороньим глазом. Тут жена эта схватила ведро и окатила ворону с головы до ног. Обиделась ворона. Сидит на снегу мокрёхонька, глядит вслед глупой бабе.
      Тут все в деревне напугались: замёрзнет ворона. А ворона залетела в магазин, уселась там на прилавке, обсохла кое-как. А потом снова полетела Кольки-механизатора жену искать.
      - Да что же это такое! - сказал я.- Чего она к ней привязалась? Ну привязалась бы ко мне. Я бы её водой не обливал, я бы ей хлеба накрошил.
      - И ничего особенного тут нет, - сказала Орехьевна. - У Кольки-то механизатора жены по две серьги в каждом ухе. Да и на шее побрякушки висят. Вороне нравится, как они блистают, летает за ней, побрякушку хочет. Вот и отдала бы вороне серьгу, небось не обедняла бы.
      Не знаю уж, правильно сказала Орехьевна или нет. Но только если б за мной ворона летала, если б меня любила, я бы ей крошки хлебные сыпал и побрякушки дарил, а водой бы никогда не обливал. Но не меня полюбила ворона. Полюбила она жену Кольки-механизатора. Вот всё-таки какая глупая бывает на свете любовь.

Как только встал на реке крепкий лёд, я прорубил в нём пешнёю прорубь.
      Круглое окно получилось во льду, а через окно, сквозь лёд, выглядывала чёрная живая вода.
      Я ходил к проруби за водой - чай кипятить, баню топить - и следил, чтоб не зарастала прорубь, расколачивал ледок, выросший за ночь, открывал живую речную воду.
      Соседка наша, Ксеня, часто ходила к проруби бельё полоскать, а Орехьевна ругалась на неё через стекло:
      - Ну кто так полощет?! Тыр-пыр - и в таз! Нет, не умеют нынешние бабы бельё полоскать. Ты полощи подольше, не торопись. К телевизору-то поспеешь! Вот я, бывало, раньше полоскала. Личико у меня от мороза - красное, руки - синие, а уж бельё-то - беленькое. А теперь всё к телевизору торопятся. Тыр-пыр - и в таз!
      Как-то раз пошла вместе с Ксеней на речку дочка её маленькая Наташка.
      Пока мать полоскала, Наташка стояла в сторонке, а к проруби подходить боялась.
      - Подойди, не бойся, - говорила мать.
      - Не... не пойду... там кто-то есть.
      - Да нету никого... кто тут есть?
      - Не знаю кто. А только вдруг выскочит да и утащит под лёд.
      Отполоскали соседки свои простыни и рубашки, пошли домой, и Наташка всё оглядывалась на прорубь: не вылезет ли кто?
      Я подошёл к проруби поглядеть, чего она там боялась, не сидит ли и вправду кто-нибудь подо льдом.
      Заглянул в чёрную воду и увидел в воде два тусклых зелёных глаза.
      Щука придонная подошла к проруби подышать зимним, звонким, свободным воздухом.

Говорят, когда выпадет первый снег,- объявляется в лесах Снежный Всадник.
      На белой лошади скачет он по заснеженным оврагам, по сосновым борам, по берёзовым рощам. То там, за ёлками, то там, на просеке, мелькнёт Снежный Всадник, объявится перед людьми и мчится бесшумно дальше - по заснеженным оврагам, по сосновым борам, по берёзовым рощам. Никто и не знает, зачем он появляется в лесу и куда путь держит.
      - А с людьми-то он как, - спросил я Орехьевну, - разговаривает?
      - Чего ему с нами разговаривать? О чём спрашивать? Он ведь только глянет на тебя и сразу всё поймёт. Он как по книге читает, что там у тебя в душе написано.
      Давно уже прошёл сороковой день после первого снега. Наступила крепкая морозная зима.
      И вот как-то в заснеженном овраге увидел я, как промчался вдали Снежный Всадник.
      - Постой! - крикнул я вдогонку.
      Приостановился Всадник, мельком глянул на меня и тут же пришпорил коня, поскакал дальше.
      Сразу прочёл, что у меня на душе.
      А на душе у меня ничего особенного не было, кроме тетеревов да зайцев. И валенок с галошами.
      В другой раз в середине зимы встретил я Всадника. Свистнул - и приостановился Снежный Всадник, обернулся и сразу прочёл, что у меня на душе.
      А на душе у меня опять ничего особенного не было. Кроме, конечно, горячего чаю с мёдом.
      Всё суровей, глубже становилась зима. Снега всё падали и падали на землю. Замело, занесло снегами леса и деревни.
      В самую глухую зимнюю пору встретился мне Всадник в третий раз.
      Неторопливо, шагом ехал он по просеке, по берёзовой роще мне навстречу. Увидел меня, остановился.
      Хотел я его спросить, долго ли до весны, да постеснялся.
      Внимательно и терпеливо смотрел на меня Снежный Всадник, читал мою душу от конца до начала.
      А что же там, у меня на душе-то?

[в пампасы]