Сегодня Альке разрешили выйти на улицу. Одеваясь, он так торопился, что взмок, и еле передвигался по коридору в зимнем пальто и шапке-ушанке. «Только недолго», – предупредила мать, потуже затянув у подбородка истёршиеся тесёмки.

Две недели Алька провёл в постели, забываясь коротким горячечным сном и пробуждаясь от острого чувства прохлады, которую приносили ему мамины компрессы. Сквозь ватную стену жара он слышал, как откуда-то издалека доносились беспокойные голоса матери и брата Котьки. Иногда мама склонялась над ним и с тревогой спрашивала: «Как ты, сыночек?», и, если её голос доходил до него, Алька нервничал и умолял дать ему поспать. За дремотой он забывал, что болен, и без конца говорил со Светланой, которая неожиданно для него внимательно слушала и даже о чём-то расспрашивала. Это было тем более странно, что он был едва с нею знаком. Изредка они сталкивались в раздевалке центра детского творчества: она одевалась, а он ждал, когда она обернётся, чтобы поймать её быстрый колючий взгляд. Она догадывалась о его чувствах к ней, и он об этом знал. Наконец-то они разговаривали как старые друзья, но понять её Альке мешали чьи-то голоса, шаги, скрип дверей, навязчиво, будто кошмар, вплетавшиеся в их разговор, и тогда он злился, снова чувствуя головную боль, ломоту в суставах и нудный неодолимый жар, и кричал ей, просил подождать – он сейчас, он её догонит, и ему казалось, что изматывающий его жар вызван не болезнью, а разлукой со Светой, и как только он догонит её – он выздоровеет.

День был солнечный. Стоячими дымами курился сизо-палевый город, сверкая сотнями радужных зайчиков. Студёный неподвижный воздух прилипал к лицу, обжигая и румяня щёки, склеивал крылья носа. На припёке у домов таяло – капли, скатившись с сосулек, с шумом шлёпались в снег. Алька припустил, обгоняя прохожих. Тело после болезни казалось ему лёгким и едва ощущалось в плотном панцире одежды. Но через два дома он ослаб, его стало пошатывать, горячая испарина выступила на лице, холодя ощетинившуюся мурашками кожу.

В витрине газетного киоска Альке бросился в глаза набор ярких поздравительных открыток. Он вспомнил, что сегодня Женский день, и решил купить открытки, чтобы поздравить маму и сестру. Третью открытку он купил в последний момент, когда продавец, протянув руку за деньгами, спросил: «Сколько тебе?» Эту он пошлёт Светлане. Алька обрадовался, что так хорошо придумал. Зайдёт сейчас на почту, напишет ей поздравление и отправит, и каждую минуту ему будет казаться, что она только что получила открытку и, спрятавшись у себя в комнате, её читает.

Ровно, как трудолюбивый жук, гудел ползущий мимо грузовик. За ним, нахально перекрывая все звуки, тарахтел мотоцикл, будто пущенная под гору по булыжной мостовой пустая тележка. И повсюду, врываясь в секундную тишину улицы, чирикали стайки воробьев.

На почте Алька сел у окна за испачканный надписями стол и долго выбирал ручку, проверяя на клочке бумаги, как они пишут. Наконец выбрал самую лучшую и, едва касаясь открытки, нацарапал: «Света…». Долго думал, как выразить переполнявшие его чувства; ничего не придумал и закончил: «…поздравляю тебя и твою маму с днём 8 Марта». Солнце сквозь стекло жгло ему щёку. Алька снял шапку, провёл ладонью по мокрым спутавшимся волосам и зажмурился. Оранжевые шторы по обе стороны окна жарко горели. В очереди томились люди, но никто не ругался, никуда не спешил; все щурясь отрешённо смотрели в окно. «Какой счастливый день», – подумал Алька, глядя на сиявшее в зените ослепительное солнце. Он боялся шевельнуться, чтобы не разрушить так долго уже длившееся счастье.

Он не бросил открытку в почтовый ящик; не доверяя ему, решил отнести сам, чтобы Света смогла получить её уже сегодня, сейчас!

Подходя к Светиному дому, Алька насторожённо огляделся и только тогда поднял глаза: в её окне ярко сверкало осколочное солнце. Едва дыша, добрался он до нужного этажа и, ещё не зная, как передать открытку, в нерешительности замер под дверью. «Надень рейтузы, замёрзнешь», – крикнул кому-то женский голос, и Алька кубарем скатился вниз.

Светлана вышла не одна. Вместе с подружкой скользили они по ледяным дорожкам, растопырив руки, толкаясь, неловко дёргаясь, и хохотали истошными голосами, если кто-то из них, не удержавшись, падал в снег. Алька прятался за соседним домом, выглядывая из-за угла, – и день, и солнце, и Света, обсыпанная снегом, казались ему продолжением того счастья, которое он, растревоженный и ослеплённый, испытал на почте.

Неподалёку от Альки ковырял лопаткой в снегу малыш лет шести. Время от времени он, будто дразня Альку, подбегал к Светлане, швырял в неё снежком и с визгом бросался прочь, преследуемый смехом и криками. Алька с завистью следил за ним. Как бы он хотел сам выскочить из-за угла и забросать девчонок снежками, чтобы они, разъярённые, догнав, лупили его своими кулачками.

И вдруг его осенило. Он поманил малыша, и тот, бросив лопатку, с опаской подошёл. Долго не мог понять, чего хочет от него Алька; зажал в руке открытку и, не переставая оглядываться, поплёлся к Светлане. Как только та взяла открытку и принялась удивлённо вглядываться, куда показывал малыш, Алька трусливо шмыгнул за дом и кинулся бежать. Задыхаясь от крепкого морозного воздуха, он нещадно ругал себя и клялся, что, если она не обидится, если простит, он никогда и ничем ей не напомнит о себе. Мимо шли какие-то люди, хихикала длинная худая девочка, смешно ковылял за коляской карапуз, и, глядя на них, Алька чувствовал, как сильно он их всех любит.

- Ну-ну-ну, кто это у нас?

Алька едва не налетел на немолодого мужчину в пыжиковой шапке, который кряхтел и охал, пытаясь сесть на корточки перед хмурым малышом.

- Это Анатолий… Семёныч. – Молоденькая мама, запнувшись, торопливо представила мужчину своей спутнице.

- Будем знакомы. Дай ручку, – заискивал перед малышом мужчина.

- Слышишь, Вова, дай дяде ручку.

- Не дам. – Малыш с досадой отпихнул его ладонь. – Я руки мыл.

Бабушка расхохоталась. Мужчина выпрямился и оказался лицом к лицу с Вовкиной мамой. Оба молчали.

- Звоните нам, – быстро пролепетала она, хватая ребёнка, – как-нибудь с утра.

- Кто это? – услышал Алька.

- Ах, мама…

Альке вдруг стало грустно, так грустно, будто он сделал сейчас что-то такое, о чём будет жалеть потом всю жизнь.

Вконец продрогший, вернулся он к дому Светы. Ни её с подружкой, ни малыша там уже не было. Малиновое солнце рыжими пятнами окрасило посиневшее в сумерках здание. Грусть усилилась, стала нестерпимой, как боль. Алька подошёл к ледяной горке, где ещё недавно каталась Светлана. На чёрной ледяной дорожке белела изорванная открытка.

Алька постоял, собрал грязные клочки и бросил в урну.

На следующий день, войдя в центр детского творчества, он сразу же столкнулся со Светланой. Узнав его, она нахмурилась и спросила:

- Это ты написал мне открытку?

Альке ничего не оставалось, как сознаться.

- Дурак, – дружелюбно сказала она. – А маму зачем поздравил?

- Она ведь тоже женщина.

- В следующий раз и бабушку поздравь, она тоже как-никак женщина.

Откинув голову, Светлана как бы свысока смотрела на него и улыбалась.