Бабушка уложила меня спать и начала рассказывать сказку.

- «…И было у того царя Гороха три сына. Первый красивый, второй – мудрый, а третий – простой деревенский хлопец. А звали его Ванька-дурачок».

- А он и вправду был дурачком? Я хочу, чтобы он стал умным. – Мне хочется зевнуть, но я пересиливаю себя.

- Спи, внучок, ба-аюньки!.. Будет наш Ванька-дурачок умным. Слушай дальше…

А дальше я засыпаю, так и не узнав в этот раз ничего.

Просыпаюсь. В доме никого.

Никогда в своей жизни – а я всё-таки прожил три с половиной года – я так не плакал: назло маме и бабушке, оставивших меня одного!

Наплакавшись, спускаюсь с полатей. Возле печи нахожу железную кочергу. Она не очень-то и большая, чуть повыше меня. У этой кочерги имеется удобная загнутая ручка. Мама и бабушка, я видел, берутся за неё одной рукой, засовывают в печь и выгребают оттуда золу. А ещё у кочерги острый носик, которым можно вычерпать золу даже из маленькой щели. Одною рукой поднять её у меня не получилось, а двумя – очень даже легко!

Подхожу к входной двери и с силой клюю по ней острым носом кочерги. Рр-аз! Два! Три!..

Всю дверь исклевал, а взрослые всё не приходят. Что делать? Снова плачу и смотрю в открытое окно. Под окном стоит длинная скамейка. На неё садятся взрослые, когда обедают. Приношу маленький стульчик и взбираюсь на эту скамейку. И вот уже куда-то лечу, но вдруг цепляюсь рубашкой за что-то твёрдое. Повисаю в воздухе ногами вверх и кричу. Услышат ли меня сейчас мама или бабушка?

Услышали. Первой прибежала мама. Сняла меня со штакетины забора и, прижав к себе, начала успокаивать. С огорода подошла бабушка.

- Как он? Осмотрела? – спросила у мамы.

- Ни одной царапины. В рубашке родился, коль за неё зацепился. Ну, не плачь, мой родной. Как же ты нас напугал!

- Пойдём в хату, обедать пора… И как мы могли его одного оставить?! – удивлялась бабушка.

- А я забыла окошко закрыть. Думала, поспит часика два. А он и часа не поспал. Что ты с таким непоседой будешь делать!

Бабушка идёт впереди, открывая маме входные и сенные двери. В прихожей поднимает с пола кочергу.

- С кочергой воевал, внучок? О, горюшко ж ты моё!.. Галя, глянь, как он дверь разукрасил!

Мама оборачивается и смотрит на испорченную мною дверь.

- Обрадовал отца, сынок. Ну да ничего. Он дверь с петель снимет, вынесет во двор, возьмёт рубанок и остругает. А ты будешь смотреть, как папа из старой двери новую делает. Ладно? – ласково спрашивает она у меня.

- Угу, – отвечаю я и, окончательно успокоившись, прошу поставить меня на пол.

Мама спускает меня с рук, и я принимаюсь скакать по хате на деревянной палке – своём «коньке-горбунке».

В воскресенье отец снял исклёванные кочергой двери и вынес их во двор. Положил на деревянный «козлик», принёс длинный рубанок.

- Папа, я буду тебе помогать. Это как называется?

- Называется рубанок.

- А что им делают?

- Всё делают, сынок: окна, пол. Я сейчас буду строгать дверь. Видишь, она некрасивая, вся в дырочках. Зачем ты её исклевал? – Отец держал в руках рубанок и смотрел на меня, ожидая ответа.

- Потому что я проснулся, а в хате ни мамы, ни бабы. Мне одному было скучно, и я начал плакать. А у тебя нет рубанка, только маленького? Я тебе помогу. – Хочу сказать: «острогаю», но не могу, не выговаривается у меня.

- Ос-тро-га-ем сейчас дверь, – словно прочтя мои мысли, говорит отец, чтобы я попытался запомнить и выговорить. – Повтори: «Ос-тро-га-ем дверь!»

- А когда острогаем, пойдём рыбачить? – спрашиваю я.

- Молодец, быстро усваиваешь!.. Если к вечеру успеем ос-тро-гать, – закрепляет он урок, – сходим порыбачим. Да, тебе же рубанок нужен. У меня где-то был маленький, «доводчик» называется. Скажи: до-вод-чик. Пойду поищу.

«Доводчик», – повторяю я про себя, а произнести сразу не получается. Надо сначала понять, что оно означает.

Отец возвращается, подавая мне этого «доводчика». Рубанок как рубанок, только маленький.

- Держи, плотник ты мой. Сейчас принесу доску, которую тоже надо острогать. – Отец больше не растягивает слово, значит, скоро возьмётся учить другому.

Я кручу-верчу в руках рубанок, сделанный, видно, специально для таких, как я.

Отец приносит короткую доску, молоток и два гвоздика. Прибивает её к деревянному стульчику, сидя на котором мама и бабушка доят нашу корову Марту.

- Ну, подходи, столяр, к доске. Становись возле неё – слева. Вот так. – Левой рукой отец зажимает выступающий (как у телёночка) из рубанка рог, правой обхватывает его заднюю часть.

- Левой рукой держишь, правой – толкаешь. Давай вместе: рр-аз! Получилось. Давай опять: два! Теперь сам: три-и!

Я стругнул без помощи отца. Один раз, второй, третий. От моего маленького рубанка-доводчика на старой, шершавой, пожелтевшей от времени доске оставался белый и гладкий след…

- Ни единой борозды – хоть самолёт с твоего аэродрома в небо поднимай! Молодец. Запомни: бо-роз-да!

Я смотрю вверх, а отец смеётся.

- Смотри, так высоко больше не забирайся! А уж если залез, так держи свой штурвал крепко, как я рубанок. Понял?

«Штурвал, – повторяю я про себя, вспоминая, как летел с верхотуры. – Лётчики – это, наверное, те, кто родился в рубашке!» – ещё успеваю я подумать, хотя никак не могу взять в толк, что такое «родиться». Одна мысль набегает на другую, и я бросаю их все и просто повторяю движения отца, чтобы поскорее обновить дверь.

- Пойдём поиграем во что–нибудь, – говорю я брату и тяну его за руку.

- А во что будем играть? – спрашивает пятилетний братик, покорно следуя за мной.

- Сходим за Павликом и поиграем в городки.

- Не хочу в городки. В какую-нибудь другую игру.

- В какую?

- В «ножики».

- Маленьким детям нельзя играть в «ножики». Ножиком можно поранить руку. Да и бабушка всё время в доме – как ты ножик умыкнёшь?

- Вы с Павликом в «ножики» играете, а мне нельзя?! – Брат готов заплакать.

Чтобы его успокоить, я на ходу придумываю план, как вынести из дому ножик.

Мы проходим возле северной стены нашего старенького дома. Крыша его покрыта соломенными снопами, а самая холодная, северная, сторона, с одним небольшим окошком посередине, утеплена толстым слоем житной соломы. Длинные жерди стоят вертикально, в метре друг от друга, не давая соломе осунуться от стены. Родители используют солому как подстилку для домашнего скота – коровы и свиней. С одного угла дома солома уже наполовину выбрана, и я легко взбираюсь наверх. Подаю руку брату, втаскивая его к себе. И делюсь с ним своим простым планом.

- Давай пока посидим здесь. Проследим за бабушкой: как только она уйдёт в огород, я сбегаю за ножичком. А потом сходим за Павликом и поиграем все вместе. Согласен?

- Согласен. А долго мы будем здесь сидеть?

- Пока бабушка не приготовит обед и не уйдёт в огород.

- А когда она приготовит обед? Я уже кушать хочу. Не хочу больше здесь сидеть.

- Когда приготовит, выйдет из хаты и нас позовёт. Если же ты будешь гнуть своё, оставлю тебя одного, а сам убегу к Павлику.

Брат замолкает и больше не капризничает, лишь повторяет изредка:

- Давай поиграем во что-нибудь!

А во что можно играть, лёжа в соломе?

- Мы с тобой разведчики, – говорю я ему. – Наша задача – выследить бабушку. Как только она позовёт нас кушать, а сама уйдёт в огород, мы оставляем свой пост. Я бегу в хату за ножиком, ты – к Павлику. И мы втроём начинаем играть в «ножики».

- А давай сначала покушаем, а потом возьмём ножик и сходим к Павлику. Бабушка, пока мы будем кушать, уйдёт в огород, – рассуждает трёхлетний брат.

В конце концов я с ним соглашаюсь. Я и сам уже немного проголодался. Куда нам спешить? Поедим борща, напьёмся молока, а уж потом можно и в «ножики» поиграть.

Я ложусь на спину и поднимаю ноги вверх. Из кармана шорт на солому выпадает коробок спичек. Вспоминаю, как вчера я подобрал его во дворе, на плите, где бабушка в большом чугунке варит свиньям картофель. Я взял коробок, чтобы отнести в дом, спрятать от дождя, да и забыл выложить.

Достаю коробок и зачем-то открываю его: захотелось посмотреть, есть ли в нём спички. Тоненьких этих спичек с коричневыми фосфорными головками в коробочек помещается очень много! Вытаскиваю одну и рассматриваю – просто так, от нечего делать.

- А маленьким детям нельзя брать в руки спички. Так бабушка говорит.

- Нельзя таким, как ты. Я уже взрослый. В сентябре в третий класс пойду.

Не знаю, как получилось, но я приставил фосфорную головку к коричневой полоске коробка и слегка провёл по ней. Чирк! Головку вдруг ярко вспыхнула, оторвалась от палочки и упала в солому. Солома тут же загорелась. Брат начал кричать, а я, испугавшись, схватил его за руку и потянул за собой.

На наше счастье, бабушка в это время вышла из дома и прибежала на крик.

- Ой, пожар! Люди! Горим! – закричала она, увидев полыхающую солому.

Я, дрожа от страха и не зная, что делать, стоял в стороне и держал за руку орущего брата.

Бабушка не растерялась. Стала хватать руками горящую солому, отбрасывая её подальше от глиняной стены. Огонь не успел перекинуться на соломенную крышу. За несколько минут бабушка убрала горящую солому, и та продолжала гореть в нескольких метрах от дома.

Потом бабушка куда-то убежала, но вскоре возвратилась с вилами в руках. Я решил, что сейчас, чего доброго, она начнёт ругаться, махать ими да заденет меня. Отпустив руку брата, я кинулся в огород.

- Ты куда убегаешь, поджигатель?! Чуть дом не сжёг! Придёшь домой, я тебе покажу спички! – и впрямь заругалась бабушка, принимаясь откидывать вилами полыхающую солому подальше от хаты.

Бегу и оглядываюсь. Сейчас ей не до меня, сейчас спасусь бегством, но когда-нибудь придётся возвращаться… Придут с работы отец с матерью, бабущка обо всём им расскажет. Что же я наделал… Чуть было не сжёг дом. Если бы не бабушка… Где бы мы тогда жили?..

Останавливаюсь только за огородом, на берегу пруда. Перевожу дыхание, слышу, как колотится в груди сердце. Где же мне спрятаться? Конечно же, в камышах.

Летом река Тетерев обмелела и вода от огородов отступила, образуя сплошные густые камыши. Зайдя в них подальше от берега, устраиваю себе схрон. Делаю из зелёных листьев мягкую постель и ложусь. Здесь меня никто не отыщет. Изредка приподнимаюсь, осматривая берег и огород. Бабушка за мной не погналась. В огород тоже не вышла. Видать, кормит брата и приходит в себя после случившегося.

Бабушка, милая, я уже осознал свой проступок. Никогда больше не возьму я в руки спичек, даже когда вырасту. Курить я не буду, зачем мне спички? От них одни неприятности. Вон, чуть дом не спалил.

Сколько времени я проспал, не знаю. Солнце уже склонилось к самому горизонту. Проснулся от бабушкиного голоса.

- Сеня, где ты спрятался?! Я знаю, ты в камышах! Иди домой! Не буду я тебя наказывать!

Приподнимаю голову и тут же прячусь в камыши. Бабушка стоит на берегу, держа за руку брата. Снова и снова зовёт меня, но я не отзываюсь. Боюсь наказания, понимаю, что мне его не избежать.

- Не выйдешь? Ну так оставайся здесь на всю ночь. Придёт отец, расскажу ему всё. Не хотела говорить, но, видать, ты заслужил.

- Сеня, выходи! – тоненьким голоском запел братец. – Бабушка меня не побила! И тебе ничего не будет!

Ага, так я и поверил! Хорошо брату, он маленький, его не накажут. Меня же могут выпороть как сидорову козу…

Они уходят, а я поднимаюсь во весь рост и смотрю им вслед.

Уже темнело, когда на тропинке показалась фигура отца. Я испугался пуще прежнего. Лежал на камышовой постели, от страха стучал зубами и молча слушал его наставления.

- Сынок, пойдём домой. Никто не собирается тебя наказывать. Дом не сгорел, стоит, где стоял. Бабушка, конечно, напугалась. Сам понимаешь: а вдруг бы не справилась?.. Прошу тебя – на будущее: не бери больше спички. Нечаянно чиркнул, а она вот и загорелась. Но это случайность, ведь ты же не хотел, чтобы дом сгорел. Ну отвечай же, сынок!

Отец замолчал, прислушался. Я очень хотел ответить, что так всё и было. Чуть высунув голову поверх камыша, я смотрел в темноте на отца и плакал. И уже открыл было рот, чтобы в знак покаяния зарыдать навзрыд, но отец упредил меня.

- Я ухожу, а ты приходи, погодя чуток. Если так боишься, в хату не ходи. Полезай на чердак, там много сена. В нём и спи. В камышах до утра не оставайся – август, ночи холодные. Лестницу к чердаку я приставлю и открою дверь.

Отец уходит. Больше я не сдерживаю себя.

В тот августовский вечер мой громкий плач был слышен не только в камышах Большого пруда реки Тетерев. Слышали его все жители нашей Шевченковской улицы, а быть может, и всё село.

Спустя полвека я отчётливо слышу его.