Пуночка

Когда я ехал на Север, думал, что все звери и птицы там белые.

На аэродроме Тёплый Ключ увидел белую собаку. Из автобуса – белого зайца. А потом увидел ворону. Чёрную.

Стал писать бабушке письмо, хотел написать, что ворона чёрная, а вышло – «белая».

Но в посёлке жили животные – рыжие, серые, пегие. Ручные. Бродячие. Дикие. Только в детском саду жили белые мыши.

Однажды я катался на санках с берега реки Алдан.

Вдруг заметил – ползёт по снегу белая мышь. Бросил санки и начал к ней подкрадываться.

Тут мышь подпрыгнула в воздух, и я увидел – это белый воробей.

Он взмахнул крыльями и побежал по снегу, мелькая чёрными, как яблочный хвостик, ногами.

Я побежал за воробьём, но всё время проваливался в снег по пояс. А воробей был маленьким, лёгким.

Всё же я стал его нагонять, и тут воробей нырнул под снег.

«Неужели мышь? – подумал я. – С крыльями!»

Впереди из-под снега выскочило белое, крылатое.

Я пригляделся – всё-таки воробей. Подбежал и неожиданно схватил его.

В руке он затих и ждал, что будет дальше. А я сам не знал, потому что первый раз в жизни поймал птицу.

Домой я нёс воробья в ладонях. По дороге дышал на него, согревая. Воробей потеплел, но остался белым.

Дома я посадил его на стол и поставил перед ним два чайных блюдца: с пшеном и с молоком.

Воробей устал от погони и покачивался как бы в отчаянии.

- Это, наверное, полярный воробей, - сказала мама. – Ведь полярный медведь белый, и полярная сова тоже белая.

Воробей слушал, о чём мы говорим, потом прикрыл глаза, задремал.

Я пошёл в магазин за сахаром и хлебом. «А воробью куплю манки», - думал я.

А когда вернулся домой, воробья уже не было.

- Он попил молока и в форточку улетел, - сказала мама.

Обидно мне тогда стало, что не покормил воробья манкой: ведь он никогда её не пробовал.

Однажды мне попалась книга про птиц, и там среди жаворонков я увидел портрет своего полярного воробья. Оказалось – его зовут пуночка.

Я вспомнил, как белая полярная пуночка сидела на столе с закрытыми глазами между двумя чайными блюдцами. Наверное, перед ней проходила вся её белая полярная жизнь.

Тёплый Ключ

Когда мы летели от Якутска на самолёте, я так представлял себе Тёплый Ключ: снежное поле, посередине тёплый источник, похожий на фонтан, и рядом, возможно, какая-нибудь приземистая якутская пальма.

На аэродроме Тёплый Ключ оказалось всего три дома: два деревянных, один каменный. За домами чернела тайга, а за тайгой подымалась гора – казалось, что она железная.

Но самого тёплого ключа нигде не было видно: замёрзнуть-то он, конечно, не мог!

Вдруг я увидел, что на каменном доме написано холодными синими буквами – «Тёплый Ключ». Мы как раз в этот дом и зашли.

Я сразу заметил в углу высокий, тяжёлый стальной бак, который называется «титан». Поодаль в бочке росла пальма.

Титан стоял одиноко, как памятник. На лбу у него горел красный глаз.

К титану подошёл дядька с кружкой и сразу показался очень невысоким. Он открыл крантик – из титана полился кипяток. Пар съел кружку и руку по локоть.

«Неужели это тот самый тёплый ключ?» - подумал я.

Пока мы ехали на автобусе до нашего посёлка Ушкан, я узнал, что раньше в Тёплом Ключе стояла огромная печь. В ней якуты плавили железную руду, которую брали из соседней горы.

Когда руда расплавлялась, из печи текла горячая железная река. И сам посёлок якуты называли «Огох-уруя», что значит – «Печь-река».

Потом построили аэродром, а печка остыла без дела. Её разобрали и сложили из кирпичей новый дом. На нём-то я и прочёл надпись синими буквами – «Тёплый Ключ».

Ушкан

Непонятное было название у нашего посёлка – Ушкан. Чего-то будто не хватало в этом слове.

От аэродрома до посёлка мы ехали на автобусе. Я смотрел в окно, видел снег и чёрные деревья. А между двойных стёкол автобуса – кучки прошлогодних комаров, очень больших и рыжих.

Впереди сидел дядька с бородой комариного цвета, а рядом с ним якут в пальто с заячьим воротником.

- Много тут всё же комаров, - вздохнула комариная борода.

- Ого! – отвечал заячий воротник. – Платок на воздухе лежит: комар падать не даёт!

- Ну, это ерунда, - возразила комариная борода. – У меня все платки падают. Может, материал слишком тяжёл?

- Зачем тяжёл?! Комар лентяй! Держать неохота!

Вдруг я услышал: «Ушкан! Ушкан!»

«Приехали», - подумал и глянул в окно, а там всё те же снег и деревья.

- Вот он! Вон же! – тыкал пальцем в окно заячий воротник.

- Да где же посёлок? – не понимал я.

- Зачем посёлок? Ушкан вон!

И я увидел среди сквозных придорожных кустиков черноглазого зайца с такими ушками, что иначе как ушканом его, конечно, невозможно было назвать.

Молоко в мешке

В дверь постучали, и вошёл незнакомый дядька в телогрейке, с мешком за плечами.

Стукнул мешком об пол так, будто там булыжники.

- Молоко берёте?

«Где же бидон? В мешке, что ли?» - удивился я.

Дядька развязал мешок и достал жёлтое колесо, похожее на головку сыра. На колесе было нацарапано: «От коровы Груни».

- У Груни молоко жирное. Даже плохо мёрзнет, - сказал гордясь.

Я заглянул в мешок. Там были одни колёса. На одних нацарапано «Груня», а на других – «Верка».

- От Верки двадцать восемь копеек литр, - пояснил дядька. – От Груни – на три копейки дороже. Бери два литра для сравнения.

Я взял два колеса, положил на стол. Дядька завязал мешок и ушёл.

Пока искал тарелку, колёса чуть подтаяли и на скатерти остались пятна.

От Груниного колеса пятно пожирнее.

Трасса

Через наш посёлок проходила дорога, которая называлась «трасса».

По трассе мы с ребятами катались на лыжах. Она так была утрамбована машинами, что ноги разъезжались.

В солнечный день трасса блестела и на неё было больно смотреть.

Приехал я в посёлок зимой и не мог понять, что это за слово – «трасса».

Есть путь, стезя, тропинка, бульвар, шоссе, аллея, а тут – трасса. Да с виду вроде обычная дорога.

Весной, когда снег сошёл, я увидел, что трасса засыпана мелкими камнями – щебёнкой.

Мы гоняли по трассе на велосипедах. Камни летели из-под колёс, и трудно было усидеть в седле.

«Видно, потому трасса, что здорово трясёт», - решил я.

Однажды на геологической карте я увидел прямую чёрную линию между нашим посёлком и Охотским морем. Это была трасса, натянутая, как трос.

Я узнал, что по трассе во время войны возили американские продукты и одежду из города Магадана до нашего посёлка, а дальше на пароходе по Алдану – всей стране.

Быстрое слово «трасса»! Звучит так, будто мимо промчалась тяжёлая грузовая машина.

Зимними ясными днями или ночью под морозной луной наша трасса светилась, как след реактивного самолёта.

Стеклянная ёлка

Подошёл Новый год.

Однажды, вернувшись из школы, увидел я у нашего крыльца ёлку.

Она была пушистая, как будто искусственная.

Только я до неё дотронулся, как ветка взяла и обломилась.

«Может, и правда ненастоящая? Какая-нибудь стеклянная!»

Вышел из дома папа с ведром горячей воды.

- Ну, как ёлка? – спросил он.

- Дотронешься – ломается. Ненастоящая, что ли?

- Стеклянная, - сказал папа. – От мороза. Пока такую в дверь протащишь, одна палка останется!

И вдруг окатил ёлку горячей водой.

- Ну, теперь можно заносить.

Ёлку мы поставили посередине комнаты на пол, и она достала макушкой до потолка. В тепле ожила и не казалась больше стеклянной.

Зато я украсил её стеклянными шарами, сосульками и колокольчиками.

Хромой заяц

В белом комбинезоне и заячьей маске должен был я вбежать в клубный спортзал – затрубить в трубу, разбросать серпантин и конфетти.

Так задумали открыть новогодний карнавал для геологов.

Мне дали трубу, но выдуть я из неё ничего не мог – ну ни звука.

А репетировал со мной трубач из оркестра Николай Подкорытин.

- Ладно, - говорит, - ты только вид делай, что трубишь. А я уж за тебя буду отдуваться. Ну-ка, сделай вид…

Я сделал, приложив трубу к губам.

- Да-а-а, – вздохнул Николай Подкорытин, - видочек! Будто ты из чайника пьёшь. Ну, в общем-то сойдёт. Постой, а что у тебя на ногах?

- Валенки, - отвечал я.

- А почему чёрные?! Разве бывают зайцы в чёрных валенках?

Он скрылся в кладовке и принёс белые валенки – маленькие и, похоже, ещё не надёванные. Я прошёлся в них, очень прихрамывая.

- Ладно, - махнул рукой Николай Подкорытни, – растопчешь. Зато теперь – настоящий заяц-красавец!

Я заглянул в спортзал. На стенах нарисованы клоуны, с потолка свисают ватные снежинки, и среди них летит космическая ракета.

- Пора! – подмигнул Николай Подкорытин. – Надевай маску.

В маске было душно, пахло клеем. «Не приклеится ли она насовсем?» - родилась мысль.

Николай Подкорытин сунул мне в руки трубу, открыл дверь и подтолкнул:

- Беги и труби!

Сверкая трубой, бросился я в спортзал.

В полной тишине добежал до середины, и почему-то только тогда затрубил Николай Подкорытин.

Получилось так, будто сверкнула молния, а уж много погодя грянул гром.

Теперь надо было, бегая вприпрыжку, разбрасывать серпантин и конфетти.

Но валенки никак не разнашивались, и я хромал на обе ноги.

«Вот таких хромых зайцев и съедают волки, - подумал я, - очищают лес».

Вокруг беспорядочно мелькали маски. Всё время попадался какой-то полосатый лев.

Я разбросал всё, что было в карманах, отдал трубу и пошёл в раздевалку. Там я снял заячьи валенки и надел свои чёрные.

Николай Подкорытин провожал меня домой.

Было яркое и холодное новогоднее небо.

Снежная старуха

- У нас на заборе Снежная старуха сидит! – крикнул Пашка Степанов, и я побежал за ним.

День был тихий, солнечный. Сверкало небо и сверкал снег.

У Пашкиного дома стояли уже ребята и глядели на Снежную старуху – седые космы, нос крючком, глаза круглые, оранжевые.

Старуха гордо сидела на столбе, никого не замечая.

Казалось, она прилетела из дальних стран и будет разговаривать только с самым главным. А главным тут был, пожалуй, Пашка.

- Ты чего сидишь-то? – спросил он.

Старуха промолчала.

Она вдруг приподняла крыло, прикрываясь от солнца, поглядела на нас и, тяжело вздохнув, снялась со столба.

Высоко не поднимаясь – прямо над своей большой чёрной тенью, - полетела она к лесу.

Пашка подошёл к столбу, снял рукавицу и потрогал то место, где только что сидела Снежная старуха.

- Вон когтищи какие – весь столб расковыряла. Видно, новый забор надо ставить.

Вечная мерзлота

А весны в Якутии не было. За ночь стаивал снег, и тайга к утру была зелёной – наступало лето.

Но зима далеко не уходила – пряталась до осени под землю.

Как-то раз я копал червей для рыбалки и добрался до мёрзлой, ледяной земли, от которой веяло зимней стужей, – сразу замёрзли нос и руки.

Я поскорее засыпал ямку: как бы снег не пошёл!

Коврижка

Однажды летом пробегал я по улице и вдруг земля под ногами закачалась.

Остановился и топнул. Показалось, что под землёй кто-то тяжело повернулся.

Тогда я сломал сухую лиственницу и воткнул в землю. Она вошла легко, будто некто подземный тянул её из рук.

Я вытащил лиственн1ицу, встал на колени и заглянул в дырку. Оттуда послышался вздох: бу-бу-у-у-у-х-хи!

«Может, звериная нора?» - подумал я и отошёл подальше.

На следующий день Пашка Степанов подпрыгивал и раскачивался на том самом странном месте.

- Что там? – спросил я.

- Коврижка!

- Какая такая?!

- Обыкновенная – для прыжков и качания…

И мы вместе ещё попрыгали на ней и покачались.

Вечером я спросил, что это за штука такая – коврижка.

- Это пряник с начинкой, - объяснила мама.

- Но может и дом сломать, - сказал папа. – А получается она, когда вечная мерзлота подтаивает и вода собирается в подземную лужу – сверху земля, внизу лёд, посередине жидкая грязь вроде начинки. Готовая коврижка!

- Да как же она дом ломает?

- Ну, сейчас коврижка тихая. Зато зимой грязь замёрзнет, земля вспучится бугром. Если она под домом, запросто пол проломит. Якуты такие коврижки называют «булгунняхами». По старым поверьям, это место, где легче всего общаться с духами земли…

И я вспомнил, как горестно вздохнула коврижка, когда я воткнул в неё палку.

Бука бары

Досадно, когда не понимаешь, что говорят. И я начал записывать якутские слова.

Выйдя на улицу с карандашом и тетрадкой, сразу же записал три слова. Они повсюду висели на плакатах –

БУКА БАРЫ БЫЫБАРДАА!

А чуть пониже –

ВСЕ НА ВЫБОРЫ!

Было ясно, что «бука» – это «все», «бары» – «на», а «быыбардаа», понятно, - «выборы».

Одно смущало – отчего в якутских словах больше букв, чем в русских.

«Сложный язык. Не разберёшься в нём», - подумал я.

Впрочем, скоро узнал, как якуты зовут разных птиц и зверей.

В тайге вокруг нашего посёлка было множество зайцев. Даже сам посёлок назывался Ушкан. Вообще очень подходящее прозвище для зайца.

Как-то у нас проходили соревнования по прыжкам. Перед их началом вышел прыгун в трусах и майке, а на голове шапочка с длинными ушами.

- Куобах – заячьи прыжки! – объявил он.

Оказалось, что у якутского зайца есть ещё одно имя – Куобах.

«Наверное, это просто заяц, - решил я, - а ушкан – это вроде того, как мы говорим – косой».

А здешнего медведя звали – Эге. Я, правда, медведей в тайге не видал. Но думаю, если б встретил, только бы и вскрикнул – эге!

Якуты очень уважают Эге. Охотник никогда не выстрелит в спящего Эге. Иначе, по якутскому поверью, другой Эге обязательно придёт ночью и съест человека. Вот уж тогда и впрямь будет полное – эге…

Неподалёку от нашего дома жила белка Тинг – почти чёрная, только на животе светлое пятно.

Тинг всегда знала, сколько зимой снега будет. Нанижет грибы на нижние сучки – и зима малоснежная. А если ожидала много снега, грибы накалывала у самой макушки.

Теперь, видя сову, я знал, что это Снежная старуха – Хаатр-эбе. А однажды долго разглядывал маленькую совку. Наверное, Снежную внучку.

Чёрного ворона, который жил где-то неподалеку, но где именно, никто не знал, звали Суор.

«Эй, Суор, где твой дом?!» - обязательно кричали наши ребята, заприметив ворона.

Много было в посёлке трясогузок. Они жили двумя большими семьями. Светлые трясогузки держались ближе к коровам. Их так и звали: Ынах-чичага – коровьи птички.

А жёлтые трясогузки вились около лошадей. Словом, Сылгы-чичага – лошадиные птички.

Так я легко догадался, как звать корову и как лошадь.

У белоплечего орла было гордое имя – Бороло. Я только раз его заприметил, когда он пролетал высоко над нашим посёлком.

Вся наша жизнь в Ушкане лежала под его белыми плечами как на ладони. Конечно, Бороло всё отлично разглядел. Даже потайной дом ворона Суора.

Ну а жаворонка Кярягая можно было видеть с весны до осени. Он вовсю старался оправдать своё имя – каждый божий день висел, парил над тайгой, над трассой, над крохотным длинноухим посёлком.

[в пампасы]