Хотя маме Славка помочь ничем не мог и в пирогопёки идти не собирался, домой он в эту субботу пришёл рано. И сначала показалось ему, что зря спешил.
      - Там бетон стынет! - говорила строго мать. - Мне обязательно надо выйти на дежурство, я обещала. Тебе нельзя. Что ты там будешь делать всю ночь?
      "Вечно у них бетон стынет, когда не нужно", - злился Славка, а мать, укладывая в сумку хлеб, лук, соль, чеснок - всего помаленьку, посматривала на несчастного сына: губы его надулись, как два слишком румяных пирожка, щёки покраснели, брови искривились.
      - Ну что ты там будешь делать?! - мать со вздохом развела руки в стороны, а сын, почуяв слабину в её голосе, осмелел:
      - Хоть посмотрю, как бетон стынет!
      Мама ещё некоторое время сопротивлялась:
      - Ничего в этом особенного нет.
      - У тебя всегда ничего особенного, - сын бурчал всё обиженнее, и мама наконец сдалась:
      - Ладно, собирайся. Что же ты тут будешь один горе мыкать.
      Он вмиг оделся - даже быстрее, чем мама, и вышел на улицу ждать её.
      День, сухой, осенний, с облаками вместо неба, темнеть ещё не думал. И это тоже ему нравилось. Шли они на стройку по посёлку, затем по притихшим по субботе улицам, о чём-то говорили под незвонкие голоса осеннего Подмосковья, о чём-то молчали под нараставший шум ветра. Пришли.
      Стройка началась со свежего забора из некрашеной высокой доски, совсем ещё чистой, даже блестящей, словно бы после дождя. Из таких досок лучше всего сбивать плоты. Здесь же рядом есть отличный пруд. "Экскаватор" называется. Его экскаватором выкопали, когда для этого самого бетона и раствора песок понадобился. Очень хорошая доска была на заборе. Вместо ворот в нём зияла дыра шире самосвальной колеи. Сразу за дырой-воротами мать стала нагибаться к земле и собирать щепки и огрызки досок. Сумка ей мешала, но Славка сумки носить очень не любил.
      - Для бетона? - спросил он со знанием дела.
      Она его не поняла, может быть, задумавшись о своём. Ответила не сразу:
      - Пока светло, дров надо заготовить на ночь. Чтобы тепло было. Много дров печка жрёт.
      Славка стал собирать щепу, мать скупо улыбнулась. Из домика, одноэтажного, кирпичного, вышла в телогрейке незнакомая женщина, обрадовалась:
      - О, с помощником идёшь! Не скучно будет. Какой большой он у тебя стал!
      - Здрасте, - Славка никогда не понимал взрослых, когда они, все выше его ростом больше чем на голову, говорили с улыбкой, будто это их личный сын: "О, какой большой стал!", но и не возражал: большой так большой, вам видней.
      - Сейчас я пилу возьму, - сказала незнакомая и вместе с матерью вошла в домик.
      Вслед за ними с прохладной щепой в руках прошёл большой Славка.
      Дом был однокомнатный, с железной печкой, длинная труба которой высовывала свой чёрный нос в форточку единственного окна. Ещё здесь пахло телогрейками и свежими гвоздями. А может быть, и не гвоздями, а чем-то иным.
      Незнакомая сняла с крючка на нештукатуренной стене длинную пилу; та, изогнувшись, пропела Славке приветствие. Он промолчал, уложив рядом с печкой щепу. Женщины с поющей пилой покинули домик. А пахло всё-таки гвоздями - он сразу угадал. Целый ящик чёрных, один к одному, гвоздей, длинных, как ручка или новый карандаш, стоял нараспашку в углу у двери. За ней звенела нараспев пила, выманивая Славку на улицу.
      Там женщины, согнувшись над сухой берёзкой, пилили её. Хлопья берёзовых крошек вылетали из-под пилы, пытались взлететь, но быстро уставали, неумелые, опадали: на сапоги, на землю, на щепу, на кирпичные осколки, заметно потемневшие в тени чистой загородки.
      - Хочешь попробовать? - женщина оказалась совсем не злой. Славка взял тёплую и потому, видно, очень гладкую ручку пилы, нагнулся.
      - Только на себя тяни. На меня не толкай, - напомнила мать, но уже после первых движений похвалила: - Получается, молодец!
      - Ой, да он лучше меня пилит! - удивилась женщина. - Тогда я пойду.
      - Ступай, ступай. Мы уж тут сами.
      Пилили они недолго, но Славке почему-то надоело пилить ещё быстрей. Мама это поняла, сказала: "Хватит, неси пилу в дом, повесь на стену", а сама нагрузилась в "обхват" чурбачками… а тут и вечер подоспел.
      - Можно я сам печку разожгу?
      - Она капризная у нас. Лучше я. Ты потом подбрасывать полешки будешь.
      - А где бетон-то? - не выдержав, спросил сын.
      - Да здесь он, здесь, - мать бережно уложила весь "обхват" чурбачков на пол у печки, разожгла огонь, спросила: "Есть хочешь?", подмела жёсткой метёлкой пол, вышла.
      Славка сел на табурет у печки, открыл дверцу, бросил внутрь пару тонких чурбачков; дверцу не закрыл, наблюдая, как весёлые оранжевые струйки охватывают с обеих сторон полешки, как скукоживаются, поддаваясь напору огня, лепестки берёзовой коры, и с каждой минутой всё тяжелей становились веки его и уставшее от звонко поющей пилы тело.
      Лишь стынущий где-то бетон мешал ему уснуть. Где он находится, как и чем его подогревать, чтобы он совсем не остыл? Про бетон Славка кое-что знал: это почти как раствор, только с камушками внутри. Из него фундаменты делают. Но вот почему он стынет?.. Славка точно не знал, а спрашивать у мамы не стал. Зачем? Он сегодня сам его будет подогревать. А что такого? Дров напилил и бетон нагреет. Уж как-нибудь.
      Жар от печки прижался к лицу, к груди, но прикрывать дверцу не хотелось. Он отодвинул табурет подальше от огня и так долго сидел, ожидая мать.
      …Потом он увидел окно. Почти такое, как и у них в комнате, только с чёрным носом трубы. Зачем им в комнате труба, он сразу не понял. Запах телогреек и свежих гвоздей окончательно разбудил его. Он поднял голову и даже не успел обидеться на мать, как она вошла в домик, заговорила, торопясь:
      - Сам проснулся? Вот молодец. Собирайся, пора домой. Да ты не расстраивайся, пироги я сегодня испеку. Сейчас придём, тесто поставлю…
      Славка встал, посмотрел на свою кровать: оказывается тут, у стены, две длинные лавки стояли. Мать набросила на них самые чистые телогрейки, свернула одну вместо подушки, накрыла её своим платком.
      - Ты так крепко спал, - радовалась она чему-то, а он молчал, завязывая двойным бантиком шнурки на ботинках. - Там дождик собирается. Надо спешить. - Мать торопила сына.
      Шёл он домой хмурый. Смотрел в грязное мокрое небо.
      - Чуть-чуть не успели, - сказала мать уже на посёлке. - Пошёл дождь. Вчерашний ветер нагнал его. Хорошо хоть мелкий.
      Небо было серое, в мелкое, невидимое отсюда сито, через которое просеивались на землю росинки осеннего дождя, чем-то похожие на мамину муку. По субботам она брала в руки сито, хлопала по нему мягкими ладонями. На стол неспешно, как дождь осеннего дня, сыпались белые, мелкие струи, укладывались в аккуратный холмик будущих славкиных пирогов.
      Он точно знал, что сегодня мать обязательно испечёт их, но всё-таки было грустно: он так и не узнал, почему стынет бетон и как его разогревают, чтобы он совсем не остыл.

Первый снег выпал точь-в-точь на Покров день - так бабка Васёна сказала, сменив скрипучую метлу на скребок, лопату на метлу, но лучше бы он вообще не выпадал: из-за него всё получилось!
      Как-то утром Колька предложил:
      - В расшибалку сыграем?
      - Сейчас не могу, - ответил Славка. - Васька долг отдаст, девяносто копеек, тогда сыграем.
      - Ха, держи карман шире! - звякнул Колька мелочью в кармане серого пальто.
      - Как это?! - удивился Славка от неожиданности.
      - А так! Рыбка плывёт, назад не отдаёт!
      - Ну ты тоже скажешь - он же должен!
      Колька снисходительно отмолчался - так он был уверен в себе, а Славке ничего не оставалось, как ждать вечера.
      "Сегодня не могу, завтра отдам", - сказал вечером Васька, и началось. Утром по пути в школу, днём - на переменках, вечером - на посёлке Славка постоянно натыкался на острые Колькины глаза и слышал его упрямый голос: "Ну, что я говорил! Рыбка плывёт, назад не отдаёт!" А Васька каждый день повторял: "Сегодня не могу, завтра отдам!"
      И вскоре все жилпосёловские мальчишки и девчонки узнали о Колькиной рыбке - она стала любимым лакомством их языков.
      - Рыбка плывёт, назад не отдаёт! - кричали они за доминошным столом и на волейбольной площадке, в кукольных квартирах и песочницах, у голубятни Логачёва и у ИЖака Лёньки Афонина, который ремонтировал движок своего быстроногого друга.
      - Рыбка плывёт, назад не отдаёт! - вонзалось стрелой в Славкино сердце, а Васька каждый вечер повторял: "Сегодня не могу, завтра отдам".
      И вот это "завтра" само пришло.
      Славка встал с постели, посмотрел в какое-то ненормальное (как будто его всю ночь мыли) окно и обомлел: белым пухом покрыты были асфальт и песочница, крыши сараев и доминошный стол, деревья с редкими жёлтыми листьями и подоконники.
      - Ура, зима! - побежал он на улицу.
      - Привет! - встретил его у подъезда Колька, по-хозяйски разгрёб ногой лёгкий снег и показал кивком головы на тонкую, жёсткую плёнку льда. - Смотри, какой асфальт!
      - Уже можно играть, - понял его Славка.
      - Соберутся все, сыграем. Я клюшку купил в "Спартаке". Вещь!
      Колька важно сплюнул, а Славка так же важно пробурчал.
      - Васька сегодня деньги отдаст, и я завтра после школы тоже поеду в "Спартак". Мамка разрешила.
      - Так он тебе и отдал! - невозмутимо произнёс Колька. - Я же говорил, нужно было сразу чётко действовать. Сказал бы ему: или давай деньги, или по шее получишь - отдал бы как миленький. Или бы по шее получил.
      - Да ну... - хотел возразить Славка.
      - Вот и иди со своим "да ну" ко дну, - передразнил Колька. - Так хоть бы по шее ему дал, а то вообще ничего.
      Этот вариант Славку совсем не устраивал: он и драться с Васькой не хотел и деньги терять - тоже.
      - Что ты с ним, не сладишь, что ли?
      - Почему это?
      - А что ж ты тогда?
      - Да это...
      - Дай ему в рыльник - за свои же деньги!
      Славка не знал куда деться от быстрых Колькиных глаз, от солнца, которое стреляло со всех окон яркими лучами и давило на плечи предательским теплом. В это время вышел сам Васька, как-то несмело крикнул: "Привет, мужики!" и направился к сараям. Славка лишь грустно вздохнул, подумал о клюшке, но промолчал. А Колька тут как тут со своей рыбкой.
      - Рыбка плывёт, назад не отдаёт! Иди скажи ему.
      - Да нет у него сегодня! - отчаялся Славка.
      - И никогда не будет. А так хоть в шнобель ему дашь, пусть в следующий раз знает.
      Слушать Кольку было невозможно: его упрямая вера била по мозгам. И Славка поплёлся по мягкой, запушённой снегом траве к Васькиному сараю, из которого доносился резкий шорох рубанка.
      Шагов тридцать он прошёл, но взмок, как после десятичасового хоккейного мачта. А тут ещё снег попал в ботинки - противно! И поскользнулся он у самого сарая - чуть не грохнулся! И девчонки с санками хихикнули - откуда только взялись!
      А Ваське хоть бы что - жиг-жиг своим рубанком, жиг-жиг. И молчит, как будто это ему деньги должны.
      - Ну ты, здорово, - сказал Славка, хотя ещё несколько секунд назад хотел сказать: "Чего, клюшку чинишь?"
      - Привет, - в тон ему ответил столяр, а по "сарайной улице" дохнуло прохладным ветром: жёсткие струи его неприятно шевельнулись под воротником расстёгнутого пальто.
      Что говорить дальше, Славка не знал. А Васька спокойно жигал своим рубанком: скрюченная стружка весело летела во все стороны.
      - Отдашь деньги-то? - спросил наконец Славка.
      Жиг-жиг рубанком по дереву. Славка, сжав губы, посмотрел на ботинки - две бледные стружки лежали на них, впитывая влагу первого снега.
      - По шее хочешь получить?
      Ещё пара стружек упала на ботинки под упрямое "жиг-жиг". Он стряхнул стружку.
      - А то в нос дам.
      Васька на это ноль внимания, фунт презрения. Славка застыл в дверях как статуя, боясь пошевельнуться, боясь услышать спиной визгливое: "Рыбка плывёт, назад не отдаёт!"
      - Ну, что молчишь-то? Выйди сюда, - буркнул он.
      - А мне и здесь хорошо.
      - Выйди, сказал.
      Васька не вышел, но отложил рубанок и шагнул к двери.
      - Не отдашь, по шее получишь.
      - Ну и что такого?
      Это было уже слишком! Славка аж моргнул от удивленичя.
      - Ща врежу, точно, - сказал он и, увидев, что Васька опять на это ноль внимания, сунул кулак (да не кулак, а вяло сложенную ладонь) в приоткрытую дверь. - На тебе, чтоб знал.
      Васька вновь промолчал, и только ветер хмыкнул дверью да ударила крылом ворона прямо над головой.
      Славка развернулся, вышел на солнце и потопал по своим же следам к Кольке.
      - Сейчас всё растает. Видишь, как солнце печёт, - сказал тот и заинтересованно спросил: - Отдал? А врезал?
      - Угу, - сказал Славка. - Пойду домой. Снег в ботинки попал. Противно.
      Он пришёл домой, снял ботинки, поставил их на батарею, сменил носки и сел на диван. Долго сидел. Может быть, даже вздремнул - чего никогда раньше за собой не замечал.
      Но вдруг очнулся - сидеть надоело, подошёл к окну и не узнал свой посёлок: размокло всё, разжижело, грязь да грязь кругом. Кто-то стукнул дверью сарая, звякнул замком. Славка испугался, отошёл к дивану: вдруг это Васька со своей чиненной клюшкой.
      - Этот снег дурацкий, - вздохнул он и сел на диван.
      Через несколько дней от первого снега не осталось и следов. Опять сухая, колючая, ветристая осень загуляла по посёлку, развесив по холодному небу своё серое тряпьё. Противная была та осень! Дома сидеть надоело. В школу ходить не хотелось: трудно было скрывать от одноклассников, что они с Васькой в ссоре. И гулять не тянуло.
      Бабка Васёна опять взяла метлу и зло шмыгала ею по утрам ещё целых две недели!
      Потом пришла зима. Настоящая, морозная, со скрипом!
      И в первом хоккейном матче Васька и Славка, игравшие в одной команде, забросили по шайбе и напрочь забыли про первый снег, который выпал как раз на Покров день.

[в пампасы]