- Посмотри, какой он маленький и голодный, давай оставим его у нас, – просила сестрёнка. Я стоял рядом и держал в руках котёнка, который только недавно открыл глаза.

- А куда мы Базьку денем? – спрашивала мама.

- Никуда. Будут жить вместе. Он станет ему папой, – отвечала Валюша.

Мама вздыхала. Мы с сестрой смотрели на неё так, словно нам только что показали игрушку, но играть пока не велят.

- Тогда придётся Базилио уйти жить на улицу, – шла на хитрость мама.

- Ничего, – заявляла Валюшка, – он не пропадёт.

- И тебе его не будет жалко?

Валя молчала. Я постарше сестрёнки и знаю, что никуда Базьку не выгонят. Ага, так он и ушёл.

- Не будет, – утверждал я.

Котёнка оставляли до поры до времени. И пока мы с сестрой по очереди тискали и кормили живую игрушку, мама размышляла, кому бы его отдать. Как правило, долго котята у нас не задерживались. Но на смену одним приходили другие. И мы всё так же упрашивали маму оставить дрожащий пушистый комочек у нас. Не представляли, как можно такого кроху бросить одного на холоде и под дождём. Мама понимала это, но знала и то, что, если каждый раз поддаваться нашим уговорам, квартира в скором времени превратится в звериный приют. И потому котят всегда оставляли до первого хозяина, который, правда, появляться не спешил.

Из всех котов, что у нас жили, мне хорошо запомнились Базилио и Васька. Базилио прожил с нами семь лет. Любимец отца. Папка любил кошек. Когда вечерами смотрел телевизор, Базилио всегда лежал рядом. Стоило отцу уйти на кухню, как кот отправлялся следом. Раздавалось громкое просящее мяуканье. Иногда слышался папин крик:

- На! На! Когда же ты лопнешь.

Наш кот имел одну странную привычку: он постоянно хотел есть. Сколько ему ни дай, всё мало. Уже и не хочет, а всё равно орёт. От меня всегда получал тапкой. Только отец шёл на поводу у избалованного Базьки. Но и он иногда срывался и кричал на наглую кошачью морду.

А вот кота Ваську я любил. Он был такой же полосатый, как и Базилио, только не ленивый. Васька был грозой птиц. Ловко карабкался по деревьям, быстро бегал и умело охотился на голубей и воробьёв. Любил подраться. Всех котов побил в нашем дворе. Забегал и в чужие дворы схлестнуться с местными котами. Мальчишки прогоняли его то палками, то камнями, но он всё равно забегал в их дворы и хозяйничал. Я уважал Ваську.

- Эх, Васёк, Васёк, не умрёшь ты своей смертью, – говорила бабушка. Мама забинтовывала побитому хулигану лапы, мазала зелёнкой уши, лоб и соглашалась с бабушкой.

Бывало, и в нашем дворе доставалось ему от соседей. Поймает голубя, распотрошит – одни перья кругом. Кому это понравится? Особенно доставалось ему от старика Василия, который часто мешал охоте. Заприметит кота, крадущегося к воробьям, что беззаботно трепыхаются в пыли, щёлкнет кнутом. Васька в одну сторону, птицы в другую.

- Чаво глазами рыщешь? – спрашивал меня дядя Вася. – Разбойника свово любимого потерял? Не ишшы. В крапиве он.

- Как?

- Так. Сколь раз говорил, будет озорничать, пришибу.

Я заглядывал в крапиву, обжигался, топтал ногами жгучую траву и никого не находил.

- Нету? – ухмылялся дядя Вася. – Ничё. Не сёдня, завтра там будет. Ушибу чем-нибудь.

- Только попробуй.

- Поговори мне ишо. Заступничек нашёлся. Я ему за голубя... Божью птицу губит.

- А чего они здесь разлетались?

- Ишь ты! Тебя забыли спросить. Мал ишо так рассуждать.

Старик присаживался на лавку, поправлял кепку, смотрел на меня добрыми глазами.

- Зачем кота Васькой назвал? Рази можно животному имя человечье давать? Антоном, небось, не кличешь. А чаво? Вышел из дому и кричи, чтоб все слышали: «Антошка! Антошка!» А я посмеюсь.

Дядя Вася шутя бранился. Я молча отмахивался. Любил он порой без злобы за что-нибудь меня проучить. Я тоже говорил в ответ что-нибудь умное. Дядя Вася для виду сердился, щурил глаза, но уголки губ улыбались. Но так бывало не всегда. Если случалось где набедокурить, тут уж держись. Мог и по спине огреть. Старик не был злым, но озорства не терпел. Только вот кто не озорует мальчишкой? Но дяде Васе это не объяснишь.

Был он большим тружеником. С раннего утра и до позднего вечера чем-нибудь занимался. Небольшого роста, в закатанной по локоть зелёной рубахе и синем трико. Во время работы на руках его взбухали толстые вены. Очки, которые он надевал, когда что-нибудь делал, крепились обычной резинкой. Во дворе, перегородив небольшой участок забором под огород, трудилась его супруга – тётя Нина. За деревянным общим туалетом стоял их хлев с огромными сушилами наверху. Живность у дяди Васи имелась. Свиньи, козы, овцы, куры и даже телёнок, которого он выгонял поутру и привязывал к иве. Коз и овец пас, а чтобы те не разбегались кто куда, у дяди Васи висел на плече настоящий пастуший кнут. Щёлкнет, аж в ушах звенит. Тут поневоле по струнке заходишь. Я тоже научился бить кнутом. И даже неплохо выходило. Но не сразу он стал меня слушаться. Бывало, махнёшь разок – как розгой ударил по земле. Полоса длиннющая.

- Кто так бьёт? – говорил дядя Вася. – Выше задирай. Сильней лупи.

И я лупил. Старался как можно резче хлестануть о землю. Но ничего не получалось.

- Э-э, – качал головой дядя Вася. – Это не со старшими пререкаться. Гляди суда!

Дядя Вася брал кнут. Тот оживал в его крепкой руке и вытворял чудеса. И со спины, и сбоку щёлкал по земле и, не касаясь её, над головой разрезал воздух. Только пыль клубилась у ног. Я восхищался и с завистью смотрел на волшебные руки старика.

- Ну чаво здесь сложного? Дурак и тот смогёт.

Мне было обидно. Раз уж дурак сможет, то почему у меня не выходит? Я брал кнут и пробовал снова. Ничего не получалось. Дядя Вася посмеивался:

- Руки, они ить тоже не только из плеч растут.

Я сердился и всеми силами хотел доказать, что ничем не хуже. Обида душила, слёзы наворачивались на глаза, рука уставала. И вот, когда я готов был уже сдаться, раздался долгожданный щелчок. Сердце моё дрогнуло. Я оглянулся. Дядя Вася одобрительно кивнул. Я расплылся в улыбке. Попробовал снова, не получилось. Но теперь-то я не отчаивался – знал, дело пойдёт. И правда, ничуть не хуже научился потом. Так же умело хлестал, рассекая воздух и пыль поднимая столбом.

Рано утром дядя Вася уходил косить траву к парку Победы, что располагался неподалёку от нашего дома, рядом с храмом. Под вспотевшей рубахой играло красное, жилистое его тело. Он любил работу, и работа его любила. Всё в его маленьких скрюченных ладонях оживало и работало как часы – будь то пассатижи, наждак, топор или коса. Умел всё. Затем на самодельной тачанке привозил скошенную траву во двор и расстилал для сушки возле своего гаража.

Мы, детвора, любили во что-нибудь поиграть и подурачиться. Одной из забавных игр была игра «двенадцать палочек». Смысл её был таков: на какое-нибудь полено или кирпич клали доску и на один её край укладывали двенадцать палочек. Разбивали. И пока тот, кто водит, собирает палочки, другие разбегаются кто куда и прячутся. Водящий начинает искать. И если даже найдёт кого, не факт, что отыгрался и передал эстафету другому. Нужно ещё первым успеть прибежать и разбить палочки, не забыв крикнуть имя того, кто будет водить. А бывало и такое: нашёл водящий игрока, бежит с ним наперегонки к заветной доске, а там её уже кто-нибудь разбил. И вновь собираешь палки, прикусив от обиды губу. Особенно любил так делать Санька Коробов. Убежит на другую сторону дома вместе со всеми, обежит его, спрячется у арки и выглядывает, пока ты не уйдёшь. Вот и крутишься у доски, как встревоженная наседка. Только зазеваешься или отойдёшь на минуту – бац! – собирай по-новому, Санька-негодник постарался. Исплюёшься весь, пока водишь. Но тут неожиданно приходил на помощь дядя Вася. Несёшься вдоль стены дома и сараев и нет-нет да угодишь туда, где у старика трава сушится. Заприметит дядя Вася озорство и давай хаять. И сразу каким-то новым азартом наполняется игра. Вроде бы тебя, как и прежде, ищет водящий, но в то же время опасно попасться на другой стороне дома сердитому старику. Как бы уже два игрока следят за каждым твоим неверным шагом.

Обычным невзрачным осенним днём взрослые вдруг начинали непривычно суетиться. Дядя Вася точил на наждаке огромный нож, тётя Нина носилась с тазами, а Сергей, их сын, настраивал паяльную лампу, которая фырчала и сердито плевалась огнём. Я прижимался спиной к углу дома и ждал, что будет. Появлялись и другие ребята. Все предвкушали что-то интересное. И предчувствие нас не подводило. Минутами позже раздавался громкий визг. Свиную тушу подвешивали за ноги, и жёлтые языки пламени лизали её бока. Мы подходили ближе. Нас прогоняли, но мы всё равно стояли рядом и наблюдали за происходящим. Обугленную дочерна тушу со скрежетом скоблили ножом. Дядя Вася подзывал нас к себе, желая угостить палёными свиными ушами и хвостом.

- Ну, чаво испугались? – улыбался он, глядя на нас. – Кто смелый?

Знал дядя Вася, как нас подзадорить. Мы брали из его рук горячие чёрные уши и пробовали на вкус, по очереди передавая друг другу. Ухо приходилось подолгу жевать, так просто оно не откусывалось. Не хватало только горсточки соли. Но и без неё мы по достоинству оценивали лакомство.

- Ну вот, а ишо брать не хотели, – расплывался в улыбке старик. – Лучше всяких конфет.

Чтоб не обидеть доброго соседа, мы смеялись и кивали в ответ.

Иногда дядя Вася ходил на реку удить рыбу и несколько раз брал меня с собой. Удочки были его. Я только выносил из дому ведро под улов, чем сильно веселил старика.

- Ты так всю рыбу изловишь, – подшучивал он.

Я улыбался и хвастался, что так оно и будет. На берегу Вичкинзы каждый устраивался, как ему удобно, насаживал на крючок червя и забрасывал леску. Поплавок лениво качался на лёгкой ряби воды. У меня не клевало. Поплавок мой только и делал, что привлекал какую-то одичавшую стрекозу. И, как я её ни прогонял, она всё равно возвращалась. По воде носились водомерки, и было любопытно наблюдать, как ловко они бегают и не тонут. У дяди Васи клевало, и он умело вылавливал тёмно-зелёных ротанчиков и серебристо-зелёных гольянов. Снимал с крючка и запускал в моё ведро, которое, не успев ещё прийти, я наполнил речной водой.

- И как потом рыбу делить будем? – спрашивал я.

- Как и положено, – подмигивал дядя Вася. – Та, что побольше, моя.

Я понимал шутку, но всё равно жаловался, что не клюёт. Дядя Вася велел мне сменить червя и обязательно на него плюнуть.

- Ишшо! Не жалей, – подбадривал меня старик. А потом советовал забросить ближе к кустам, а ещё лучше в самую лунку лежавшей на дне покрышки.

Я так и сделал. И удача мне улыбнулась. Одного за другим я стал вылавливать ротанов. Но не любил я эту рыбу за то, что уж больно глубоко заглатывает она крючок. Дядя Вася огромными пальцами умеючи освобождал рыбину и бросал в ведро. Старик знал, где клюёт хорошо и куда нужно закидывать леску, но я верил, что всё это благодаря плевкам.

Ведро наше потихоньку пополнялось хвостами. Даже парочка небольших окуньков попалась. Радости моей не было предела. Но каково же было моё удивление, когда, придя домой, дядя Вася отдал всю рыбу мне.

- Душой отдохнул, и то хорошо, – сказал он.

Тёплой ночью любил старик заночевать на улице под открытым небом. Укладывался на деревянной лежанке, что сам смастерил когда-то, и укрывался какой-нибудь старой телогрейкой или одеялом. Иногда принимал немного на грудь и, вполголоса разговаривая сам с собой и любуясь звёздным небом, погружался в сон.

Я хорошо помню то осеннее утро девяносто восьмого года. Ночью шёл дождь. Опавшая жёлтая листва прилипала к сырому асфальту. Я, как обычно, ещё полусонный, шагал в школу. А вернувшись, узнал, что дядя Вася умер.

Похороны прошли быстро и тихо. В первую очередь помянуть старика позвали детей. Потом поминали взрослые. Со временем живность, которую держал старик, пустили под нож. Некому стало обихаживать, привозить поутру на тачанке скошенную траву и стелить у гаража для просушки.

С уходом дяди Васи испарилась частичка чего-то старого и доброго из далёкой жизни. А немного погодя все мы шагнули в двадцать первый век. И моё весёлое детство незаметно перешло в полную мечтаний юность. Но я по-прежнему помнил старика, его упорство, прыткость, жизнелюбие. Долго ещё многое напоминало о нём в нашем дворе. Всюду оставались поделки, сделанные золотыми руками простого трудящегося человека.