Мой город - точка на карте России. Таких точек великое множество, наверное, как звёзд на небе. И как звёзды, эти точки по-разному - то сильнее, то слабее - светят, но светят всегда.
      Каждая точка - город, посёлок, деревня. А светят потому, что живут там люди и от их работы - самой разной и необходимой - на всю страну идёт тепло. И свет. Даже если полярная, морозная ночь опустилась на город.
      Такой, например, как моя Кандалакша.
      Вот вдруг полнеба осветили фары: это взбирается на перевал огромный лесовоз с прицепом.
      Далеко в лесу в любую стужу работают лесорубы. Бензопилой, которая у лесоруба в руках, можно спилить любое дерево, если только уметь это делать. И книжка, которую вы читаете, и стул, на котором сидите, сделаны, может быть, из привезённых из Кандалакши сосен и елей.
      Ночь, как шапка, накрыла заполярные края. Но всё равно бегут по калёным морозным рельсам тяжёлые товарные поезда. Везут на юг свежую рыбу, или брёвна и доски, или самое нужное для всей страны удобрение - апатит. Удобрят апатитом вспаханное поле, и вырастёт на нём пшеница. Хлебопёки испекут булки, а мы их потом с аппетитом съедим.
      Бегут, бегут поезда. Привозят яблоки, картошку и много-много других нужных товаров и продуктов, которых нет на Севере.
      Но самое лучшее, когда прибывают апельсины! Держишь в руках апельсин - маленькое солнышко, и ночь становится светлее, и мороз отступает, и лето ближе.

      Целый караван судов стоит на рейде нашего морского торгового порта. В голове каравана ледокольный корабль "Мончегорск". А в другой раз "Тикси". Но приятнее всего, когда приходит "Кандалакша".
      Подаёт гудок "Кандалакша": "Разгружайте скорее меня!"
      И заработали портовые краны. Разгрузка идёт и день и ночь. Вернее, и ночь и ночь, потому что солнце ещё не выглянуло. Спряталось оно где-то за сопками и приходит к нам только в короткую летнюю пору.
      А я думаю: вдруг какой-нибудь нетерпеливый подъёмный кран забросит свой крюк за сопку и выудит оттуда такое долгожданное солнце…
      Скорей бы…

Хорошие люди живут у нас на Крайнем Севере. Только с новичками сближаются медленно. Ко мне тоже долго присматривались.
      - Что за человек? Вдруг временный какой? Временный - он ненадёжный. Налетел, схватился за одно дело - не вышло, попробовал другое - бросил. И за третьим полетел…
      Таких здесь не уважают.
      Прожил я на Севере два года. Смотрю: потеплели у людей взгляды, мужчины руку крепко жмут, женщины уважительно здороваются, ребята-дошколята во дворе пристают - то сказку расскажи, то стихи почитай. Доверие, значит, оказывают.
      Теперь друзей у меня видимо-невидимо. Приехали они сюда издалека, да притом давно. И стали северянами. Но всё равно у каждого в памяти осталось своё, родное, заветное, к чему с детства душа прикипела.
      Прихожу я к своему другу Ивану Пилипенко в гости. Он сажает меня за стол, наливает большую миску украинского борща.
      - Ешь, - говорит, - не стесняйся! Такой борщик научила меня варить моя ненька.
      Ненька - мама, значит.
      А на окне у Ивана цветочный горшок. А в нём вырос большой куст красного перца. Смотрит Иван на пламенеющие стручки, вздыхает: вспоминает родное украинское село.
      Захожу к Сане Черникову. Он рад моему приходу и, как лучшему другу, рассказывает о лошадях. Для примера, чтоб ярче я себе всё представлял, тащит кучу книг и журналов о коневодстве. Саня - донской казак и, похоже, сначала научился на лошади ездить, а потом уж по земле ходить.
      С другом Резо Тахадзе мы любим ходить в сопки, для него, наверное, похожие на маленькие Кавказкие горы. Жарим шашлыки, пьём грузинский чай с нашим ароматным брусничным листом. Резо смотрит на небо и качает головой - не такое оно на Кавказе.
      - Слушай, Резо, - спросил я его как-то, - ты зачем с Кавказа уехал? Там тепло, фрукты всякие чуть ли не на заборах растут, а тут стужа, ночь полярная…
      - Э, дорогой, на Кавказе легко. Хотелось себя проверить. А вот смогу ли?
      - Сможешь, - успокаиваю я его. - Все первое время скучают.
      Разных национальностей люди живут на Севере. Даже африкандцы. Только не те, которые из Африки, а те, что живут в нашем посёлке Африканда.
      Есть у меня ещё один друг, который родился и вырос на Кольском полуострове, коренной житель Севера, саам по национальности - Аскольд Бажанов. Он написал книжку о тундре, об оленьих гонках, о северном сиянии, о северном радушии, о горячих сердцах северян.
      Вы видели северное сияние? А на оленях катались? Нет? Тогда приезжайте! Мы с Аскольдом непременно вас прокатим!

На втором году моей жизни в Заполярье я купил резиновую лодку. В то время в Кандалакшском заливе Белого моря ловилась разная рыба: селёдка-беломорка, треска , зубатка, камбала, навага, пинагор - такая рыба-шар с колючками, красивая, но несъедобная. А больше всего меня поразила обычная треска. До сих пор я, как все, кто не живёт по берегам северных морей, видел треску только на рыбных прилавках. Такую замороженную, что жалко даже становилось её, и такую твёрдую, что стол можно было проломить. Но треска, выловленная и тут же сваренная или поджаренная - это песня!
      Мои домашние, когда я готовил такую треску, сразу предупреждали:
      - Нам по два куплета с припевом!
      По своей прежней жизни в тогдашнем Ленинграде, я считал себя рыбаком заядлым и опытным. Каждые выходные я уезжал километров за двести под Выборг, за Приозёрск, в Усть-Лугу и всегда возвращался с рыбой.
      Перебравшись в Кандалакшу, жил в километре от Белого моря и был без рыбы. Я приходил на берег моря, смотрел на рыбаков в лодках, вздыхал и завидовал. Нужна "резинка", в очередной раз решал я, но мешала финансовая причина.

      И вот наконец я купил. Денег хватило только на какую-то странную лодчонку "Каноэ". Она была двухместной, но почему-то очень коротенькой, с загнутыми носом и кормой - как у индейской пироги.
      Я принёс её на берег, накачал и потащил к воде. Рыбаки с воды скептически наблюдали за мной. Все они сидели в проверенных "Нырках" или в дюралевых "Казанках" и "Прогрессах".
      Я храбро оттолкнулся от берега и погрёб. Хорошо, мой внутренний голос остановил меня довольно скоро. Опустил якорь, забросил снасть и стал ждать: что первым клюнет - беломорка или треска. А вдруг зубатка! Не клевало.
      Рыбаки метрах в тридцати от меня дёргали беломорку и посмеивались.
      Через час я хотел было заскучать, но не очень-то и поскучаешь на такой лодке. Она вертелась, качалась с борта на борт, с носа на корму, хотя и волны-то нормальной не было.
      Вдруг кто-то крикнул:
      - Белуха, белуха, вот, рядышком!
      Я их, белух этих, раньше не видел и встал в лодке, чтоб лучше рассмотреть. В трёх метрах от меня из воды показалась огромная тёмно-серебристая спина и, как бы перетекая, медленно уходила под воду. Чтобы увидеть её, мне можно было и не вставать. Но я уже встал. А в следующее мгновенье был в воде. А вода была ой не тёплая! Холодная, ледяная даже.
      Беломорские рыбаки - люди бывалые. Пока одни выуживали меня из воды, вторые уже кипятили чай, третьи буксировали мою лодочку.
      Через двадцать минут я сидел у костра в сухой одежде с чужого доброго плеча. Пили чай, знакомились, рассказывали… нет, не байки - настоящие рыбацкие истории.
      Через неделю свою пирогу я продал другому такому же, как я, храбрецу, а на рыбалку потом плавал в настоящей лодке. Или просто приходил в устье реки Нива, что впадает в Белое море, и с высокого мыса любовался белухами, охотившимися за беломоркой и поднимавшими с воды морских уток и чаек. Или ходил к каналу, пробитому в скальном грунте и нёсшему в море сбросы наших Нивских ГЭС.
      Течение в канале очень быстрое, километров семьдесят. А может, тридцать. Но всё равно быстрое. Сюда за косяками сельди приходят тюлени. Насытившись, они начинают развлекаться: поднимаются по каналу против течения, переворачиваются на спину и, сложив ласты на груди и подняв усатые мордочки над водою, как с горки, скатываются вниз по течению - снова и снова. Каждый раз, проплывая мимо, они подмигивали мне, как старому знакомому. Честное слово!

[в пампасы] [продолжение]